Смерть Натальи повергла меня в глубокое отчаяние. Я начала думать обо всех своих друзьях, которых я потеряла. Я думала о своем сыне. Каким он стал? Он ведь наверняка знает, что я в тюрьме, так почему же от него нет никаких вестей? Я вспомнила, как Катя, моя соседка по комнате в доме на Транспортной улице, став невольным свидетелем моего задержания, успела крикнуть мне, что ко мне приехал Жорж. Однако, узнав, что я арестована, он тут же уехал обратно в Москву, к своему отцу. Мы с Жоржем полагали, что как только он демобилизуется, то станет жить со мной. Значит, судьба распорядилась так, что нам не суждено жить вместе. Но почему он мне не пишет?

Я чувствовала, что мои силы на исходе, но знала, что, если я досрочно освобожусь, ничто меня больше не заставит жить в СССР, – в противном случае лучше умереть. Меня угнетала сама мысль о том, что я должна до самой смерти жить среди людей, превращенных в трусливое стадо, и находиться в подчинении властителей, превративших жизнь народа в пытку. Если я освобожусь, вновь начну добиваться возвращения во Францию, а если потерплю неудачу, у меня всегда останется возможность пойти по пути, выбранном Наталией Федоровой.

В лагерях для уголовников по-прежнему царила анархия, и три комиссии, приехавшие из Москвы, не могли даже попасть на территорию, так как главарь мятежников требовал только одного – присутствия Ворошилова. Я не знаю, почему они так настаивали на приезде старого маршала. Жизнь повстанцев, впрочем, была несладкой: их ежедневный рацион состоял лишь из четырехсот граммов черного хлеба и похлебки[160].

В сентябре в лагере с девяти утра до трех часов дня работала медицинская комиссия. Ее задачей было досрочное освобождение неизлечимых больных и инвалидов. Политические заключенные имели право на такие же преимущества, но рассмотрение дел политзаключенных всегда откладывалось. Так, несчастной Марии Кузнецовой, находящейся при смерти, не приходилось надеяться на освобождение, так как она сидела по политической статье. Зато Салма только что получила справку об освобождении. Ее приговорили к десяти годам, а она уже отсидела одиннадцать! От одного охранника я узнала, что этой ночью прибудет огромный этап, состоящий из людей, публично выразивших свою радость по поводу смерти Сталина!

Из сельхоза № 3 к нам приехала Белла по кличке Муфта. Она ждала меня у входа в лазарет. Мы были так рады вновь увидеться, что забрасывали друг друга вопросами, не дожидаясь ответов на них. Она показала мне карикатуру на нашу рабочую бригаду в номере сельхозовского журнала «Ударник» от 15 июля 1952 года. Я сразу побежала показать ее Марии Кузнецовой, и та, несмотря на ужасные боли, хохотала от всей души. От Беллы я узнала, что Фаина по-прежнему не работает, так как с момента смерти Сталина уже не рассчитывает получить свой бандаж. Мы проговорили с ней почти всю ночь.