Никакой программы, никаких комментариев между моделями и моментом их появления. «Номер девятнадцать. Длинный вечерний ансамбль. Болеро из изумрудного бархата с соболем. Оранжево-золотая блузка из шифона с пластинками. Красная атласная юбка». Похоже на дневник путешественника. Заметки для картины, которой никогда не будет, даже если он и признавался: «Это коллекция художника». В этой коллекции все взрывалось, цвета сочетались по правилам, возникшим в момент, когда эти сочетания появились у него перед глазами. Позже Ив объяснил: «На каждом углу в Марракеше видишь группы мужчин и женщин, на которых розовые, голубые, зеленые, фиолетовые кафтаны. Это так удивительно, как будто они написаны красками, которые вызывают в памяти наброски Делакруа, а на самом деле это лишь импровизация жизни»[660].
От этого дня остались только платья, но они наполнены светом изнутри, пронизаны видением мира, воплощенного в материи. Пруст говорил, что, позволяя себе быть порочными, великие художники «опираются на свои пороки, чтобы основать моральное правило для всех». И Ив Сен-Лоран говорил о любви так, как говорят те, кто страдал от невозможной любви и однажды сам пережил боль расставания.
В тот год оборот коллекции достиг 5,61 миллиона франков. Это был лучший результат модного Дома
Ему сорок лет, и он снова тот великий грустный юнец, который назначал свидание женщинам всего мира, как и в 1958 году, в год его первой коллекции у Диора, когда толпа кричала: «Сен-Лоран на балконе!» Его русская коллекция впервые заслужила обложку