– А генерал вас лично знает?

– Точно так, – говорю, – имею честь быть лично знакомым.

– Что поделывает Николай Иванович?

– Слава Богу, – говорю, – здоров; поручил мне передать его поклон.

– Извольте явиться в полковую канцелярию и ожидать дальнейших приказаний, – сказал полковник, кивнул мне и с нераспечатанным письмом удалился.

Во всей этой сцене, если хотите, не было ничего особенного, но для меня, новичка, ничего подобного не видавшего, в полнейшей серьезности, с какой все это проделывалось, вроде какого-то священнодействия, выразился какой-то новый мир, странный, не вполне мне понятный, отчасти комический… С течением времени, постепенно, видя и проделывая ежедневно сам все эти артикулы тогдашней сложной фронтовой службы, я привык к ним: они уже не казались мне такими странными и весьма редко возбуждали смех, хотя в других полках они или почти вовсе не практиковались, или, во всяком случае, далеко не с такой педантичностью, что не мешало им служить и драться ничуть не хуже Дагестанского, где описанная процедура с ординарцами повторялась неукоснительно каждый день.

Из дальнейшего рассказа о службе моей в Дагестанском полку читатель увидит, что в нем по заведенным полковником Броневским порядкам вообще преобладало много такой мелочной педантичности, такой не совсем нужной строгости и какого-то холодно-мрачного «в страхе держания», напоминавших чуть не времена павловские, которые вообще в кавказских войсках не практиковались, не были в обычае, нередко осуждались даже высшими начальниками, лучше изучившими дух войск и условия их тяжелой службы, а в офицерских кружках своего полка возбуждали неудовольствие, от чужих полков насмешки и глумления… Ишкарты были прозваны монастырем, а полковник – игуменом. И действительно, то и другое было так похоже на правду. При всем том, не греша перед истиной, должен сказать, что Павел Николаевич Броневский был человек вполне достойный, действовавший так в силу своих убеждений, считавший строгость, педантизм и прочее неизбежными в военной службе. Сам подавал пример своим замкнутым, спартанским образом жизни, своей неутомимой деятельностью, порядком и исполнительностью. Любви подчиненных, само собой, приобрести он не мог, но в уважении никакой беспристрастный человек не мог ему отказать. Характер тяжелый, желчный, суровый, внушавший страх полку и, несмотря на то, не внушавший к себе особенно неприязненных чувств или даже неуважительных отзывов. Заявлялись неудовольствия, роптали нередко на чрезмерную строгость, но в то же время отдавали ему во многом справедливость. Тогда же о других командирах, державшихся совершенно другой системы командования, не педантов, вовсе не строгих, мне нередко приходилось слышать самые презрительные отзывы.