Вообще, с первых же дней этого первого для меня похода по Чечне я не мог не заметить, что не только солдаты, но немало и разных батальонных, ротных, батарейных и других командиров страдали некоторой долей военного шарлатанства – иначе трудно назвать эту слабость: нагреметь, наделать побольше шума, пойти на «ура!» единственно с реляционными целями. Все это были лихие служаки, храбрые люди, отлично распоряжавшиеся в серьезной встрече с неприятелем, но любили пустить пыль в глаза, сочинить дело во что бы ни стало, хотя бы пришлось для этого без надобности пожертвовать даже людьми, не то что патронами и гранатами…

Вместе с разорением аулов отряд занимался и исправлением дороги, ведущей к укреплению Умахан-Юрт, лежащему вблизи впадения Аргуна в Сунжу. Сначала пройдено было все расстояние вниз по течению Джалки, а 9, 10 и 11-го числа мы проходили те же места вверх по реке, довершая истребление запасов. В последний день со стороны неприятеля оказались попытки к более упорному сопротивлению: к чеченцам прибыли подкрепления с несколькими пушками, но дело кончилось, однако, незначительной потерей – у нас убит один и ранены 17 человек, в том числе офицер.

Следующие восемь дней отряд провел в лагере вблизи Умахан-Юрта. Каждый день назначалась колонна из трех батальонов, шести сотен казаков и восьми орудий для рубки просеки шириной на пушечный выстрел. Морозы усилились до 15–17 градусов, иногда еще и с резким ветром. Жизнь в палатке в такой холод была уже сама по себе не из приятных: мы рыли посредине ямы и насыпали в них горячие угли, доводя температуру до такой теплоты, что можно было переменить белье, писать и оставаться даже без шубы, но это средство сопровождалось тяжестью в голове и опасностью схватить какую-нибудь простудную болезнь – перемена температуры в палатке и вне ее была слишком резка. Выступление колоны назначалось не позже четырех часов утра, чтобы к рассвету уже быть на месте и начать рубку леса, а к сумеркам, то есть к пятому часу, возвратиться в лагерь. Нужно было в короткие зимние дни выгадывать время и торопиться одолением работы, чтобы сократить пребывание отряда в такой холод в поле. Ну, и встаешь в три часа, приказав предварительно наполнить ямку угольями, а то ведь за ночь так окоченеешь, что и подняться трудно. В несколько минут в палатке делается очень тепло, пар поднимается кверху, как в бане, оденешься, выпьешь несколько стаканов горячего чаю и разом выскочишь из палатки на мороз и насквозь пронизывающий ветер, да и останешься уже на воздухе часов двенадцать кряду. Что удивительного, если большинство не только офицеров, но и солдат выносили из продолжительной кавказской службы хронические ревматизмы, катары, поражения слуховых органов и т. п. Многие из нас имели еще обыкновение при умывании лить себе на голову холодную воду, что доставляло особенное удовольствие, освежая от давящего угарного воздуха в палатке, – и никто не понимал, как гибельно было это обыкновение. Переход с мокрой головой от температуры плюс 17 или 18 градусов прямо на ветер и мороз минус 15 или 17 градусов, очевидно, должен был вести к сильнейшим катарам. И действительно, во всей колонне, в потемках собирающейся перед лагерем, раздавалось постоянное чихание и кашлянье. Мне суждено было вынести слишком тяжелые последствия такой жизни: началось шумом и звоном в ушах, а кончилось глухотой, но, думаю, что и все другие участники чеченских зимних экспедиций более или менее запаслись недугами, удручающими их жизнь в зрелых летах. В молодости никто и не думал о таких пустяках, как сохранение здоровья, о соблюдении основных гигиенических правил, да и кто знал эти правила? А после, когда последствия дали себя почувствовать, было уже поздно, болезни запущены… Что имеем – не храним, потерявши – плачем.