«Чьи собаки? Колоть, гнать их, уничтожить!» – раздавались крики. Ничего не помогало: гони не гони, собаки не уходили, а колоть ни у кого и руки не поднимались. Отдавались строгие приказания, возлагалась ответственность на ротных и батальонных командиров, и все ни к чему не вело: в этом случае солдатская оппозиция оказывалась сильнее военной дисциплины. Большинство колонных начальников ограничивались двумя-тремя словами неудовольствия; ну, а такой, как Рудановский, доходил до того, что вместо собаки готов был бы тут же расстрелять солдата или еще лучше – ротного командира…

После некоторой суеты, расспросов, пришел ли такой-то батальон или батарея, установлений и перебранок колонна, наконец, двигалась. Среди ночной тишины и темноты всеми невольно овладевало какое-то тревожное состояние: напряженные взгляды вперед и в стороны, едва различающие очертания леса, казавшегося чем-то таинственным, разговоры вполголоса, глухое грохотание и звяканье орудий по мерзлой земле, какие-то неясные звуки, вдруг откуда-то раздававшиеся, все это настраивало людей к чуткому ожиданию опасности, внезапного залпа в упор, засады и т. п. И хотя это повторялось ежедневно, и мы уже должны бы убедиться в ложности таких ощущений, но они невольно повторялись всякий раз, пока движение длилось впотьмах. Вообще, военные движения в темную ночь – вещь крайне утомительная для войск и рискованная; самые опытные, обстрелянные войска легко могут от какой-нибудь неожиданности растеряться, открыть огонь в своих же или подвергнуться панике. К ночным движениям следует прибегать по возможности только в крайних случаях, на местах, до подробности изученных стоящими во главе частей войск начальниками. Ночью расстояния как бы удваиваются, малейшее препятствие в виде небольшого оврага, ручья, кустарника принимает вид чего-то неодолимого, пустейшая поломка какой-нибудь повозки задерживает всю колонну, а встреча с малочисленным неприятелем, сумевшим воспользоваться неожиданностью, может произвести переполох и расстройство.

Как только показывались первые признаки рассвета и густой туман начинал подниматься, медленно ползя вверх по лесу, все выше и выше, притягиваемый к себе горами, вся картина вдруг изменялась: начинались говор, смех, закуривание трубок, все как будто выходило из невольного оцепенения, оживало и двигалось быстрее, стараясь согреть коченевшие члены. Вся собачья стая, видимо, обрадовавшись дневному свету, бросалась во все стороны наперегонки за галками, кувыркалась, каталась по влажной траве, выгоняла зайцев, бросавшихся, обезумев от страха, в колонну на потеху солдат, поднимавших гам, ауканье и наивнейшее веселье.