Итак, бывало, в четыре часа утра, темень непроглядная, выйдешь к роте, вполголоса поздороваешься (приказано было избегать всякого шума, чтобы не обращать внимания неприятеля и избегать перестрелок впотьмах) и пойдешь среди полупотухающих костров, среди фантастически вырисовывающихся в дыму солдатских фигур, в разных видах и позах окружающих костры, мимо продрогших у коновязей лошадей, как-то особенно стонущих и фыркающих. То запнешься за какую-нибудь повозку, то попадешь в какую-нибудь яму или наткнешься на сплошной ряд коновязей с сердитыми часовыми из артиллеристов, грубо гонящих: «Куда полезли, тут нет дороги», а темень такая, что ни зги не видно, и еле-еле выберешься из лагеря на дорогу, где колонна строится по заранее отданной диспозиции. Происходят невольные остановки и некоторая сумятица. Благоразумный, опытный колонный начальник понимает неизбежность незначительного беспорядка, спутника всяких ночных движений; горячие же, из прикомандированных «для участвования в делах», выходили из себя, бесновались, распекали и напрасно нагоняли только скверное расположение духа на войска. Отличался у нас по этой части Генерального штаба полковник Рудановский, но это был исключительный тип какого-то бешеного сумасброда, которого следовало передать в руки психиатров, а между тем он, очевидно, слыл в глазах высших начальственных сфер за полезного, опытного деятеля и в течение еще многих лет в генеральских чинах занимал разные видные должности то на левом, то на правом крыле Кавказской линии, даже командовал большими отрядами. Толку от его деятельности, само собой, не выходило никакого; из терпения выводил он всех, от наивысшего в крае лица до последнего вестового казака и фурштата, и только уже в 1861 году как будто окончательно убедились в совершенной непригодности его превосходительства, и он оставил Кавказ после двадцатилетнего в нем пребывания, увезя с собой название «самовар-паши» (то есть постоянно кипящий). Затем он командовал дивизией в Царстве Польском во время восстания, там тоже что-то не отличился особой распорядительностью, был зачислен в запасные войска и прожил последние годы за границей, где, если не ошибаюсь, недавно умер. Да, это был оригинальный тип, и мне еще придется впоследствии говорить о нем, так как судьба свела нас одно время в близкие служебные отношения.

К числу обстоятельств, вызывавших распекания и неприятности, принадлежали преимущественно собаки. Как ни забавно это может показаться, но собаки бывали причиной крупных неприятностей и волнений в отрядном мире. Откуда и каким образом при всяком отряде, особенно в Чечне, появлялась целая стая собак, очевидно, протежируемая солдатами, сказать не могу, но дело в том, что стая непременно следовала за колонной, грызлась, лаяла и выла, нарушая тишину, о которой, как я уже выше сказал, заботились во избежание ночных перестрелок. Забота, положим, резонная до некоторой степени, но не следовало ей придавать особенно важного значения и делать из мухи слона: неприятель и без того отлично знал, что мы до света пойдем на рубку леса и что ни задержать нас, ни нанести особого вреда он не в состоянии; он на ночь располагался в окрестных аулах, укрываясь от холода, и далеко не так снаряжен был и послушен своему начальству, как наш солдат, чтобы в 15 градусов мороза ночью выходить из своей сакли ради пустой стрельбы.