И нужно сказать, что в то время, в конце 1854 года, чеченцы упали духом. Начиная с восстания 1840 года, в первое время их энергия, отчаянная храбрость и ловкость в лесной войне выказались в полном блеске: они наносили нашим отрядам не раз сильные потери и, незачем скрывать, даже поражения. Но в течение четырнадцати лет беспрестанной борьбы они уже потеряли многих лучших людей, у них мы отняли лучшие плодородные земли, немало их переселилось к нам, ослабив количество враждебного населения; обольщения и заманчивые надежды на изгнание русских за Терек, щедро расточаемые Шамилем, не только не сбывались, но, очевидно, становились химерой. Наша система просек, наступательных действий зимой, разорявшая их вконец и заставлявшая бедствовать их семейства, необходимость довольствовать своим хлебом; приводимые Шамилем из Дагестана полчища лезгин, не приносивших им, однако, никакой особенной пользы; слишком строгое управление наибов и террор, посредством коего имам усиливался поддерживать чистоту мюридского учения, – все это вместе сильно поколебало их веру в возможность успешной борьбы с русскими. С каждым днем они становились слабее, а русские сильнее и опытнее в войне с ними. В первые годы у них было значительное преимущество в кавалерии, превосходившей нашу численностью, отчасти и качествами; в пятидесятых же годах отношение было совершенно обратное. С образованием новых казачьих поселений, с появлением на театре войны лихих полков линейных казаков, несших прежде большей частью только кордонную службу, нескольких удалых донецких командиров, сумевших довести своих донцов до замечательного молодечества, и наконец, нижегородских драгун – чеченской коннице, ослабевшей количественно от потери привольных лугов, уже не под силу было бороться с нашей. Бывали времена, в сороковых годах, когда несколько сотен наших казаков в виду неприятельской конницы приходилось загонять внутрь пехотной колонны, как в ящик, а теперь стоило только показаться конным чеченцам, наши казаки неслись в атаку и не только по чистому полю, но нередко уже с излишним неблагоразумием в лес, в аул, через канавы, плетни, не обращая внимания на преграды, и неприятельские всадники показывали немедленно тыл, пуская с необыкновенным усердием в дело свои нагайки…

Да, времена уже очень тогда изменились, и видно было достаточно ясно, что дни Чечни сочтены, если действия по принятой системе будут продолжаться еще несколько лет с достаточной энергией.

Проведя целый день на рубке леса – то у костра, когда по меткому солдатскому выражению «спереди Петровки, а сзади Рождество», то бегая взад и вперед, чтобы согреть ноги, то прикладываясь к чарке и закусывая, то болтая с Толстовым, я бывал чрезвычайно доволен, заслышав звук барабана «отбой». Бегом бросались солдаты к ружьям, стук топоров мгновенно умолкал, фельдфебели наскоро делали поверку людям, все нетерпеливо ждали приказания отступать, всем хотелось скорее в лагерь, к горячему борщу и палатке. Часам к пяти начиналось обратное движение, медленно, в порядке, с готовыми цепями для поддержки прикрывавшего батальона. Иногда при этом происходила перестрелка пожарче, иногда слабее: если колонный начальник был солидный, старый, опытный кавказец, все делалось без особой суеты, без крика, спокойно, ну, а иной начинал суетиться, пороть горячку, маневрировать, без толку задерживая только людей, носиться взад и вперед с громкими приказаниями и очевидным желанием разыграть роль полководца на поле сражения…