Время мало располагает к чтению работы полумемуарной, полутеоретизирующей. Ни точки зрения и масштаба личности пишущего, ни его «завиральных умствований» о том, как именно и, главное – для чего должно работать в театре, – почти некому оценить. Станиславский лишен состояния, отдален от власти, его художественный и социальный авторитет для немалой части артистов сомнителен, и даже мировая известность режиссера не может повлиять на снижение его реального влияния в самом МХАТе.

«Успело сложиться мнение, что книга Станиславского читается, как роман, – говорит Волков. – Отсюда – и соответственная манера чтения. Но главная ценность книги Станиславского в ее теоретической руде. Это обязывает не только к чтению, но и к разработке. При подходе к книге Станиславского как к произведению теоретического значения – нельзя забывать отношения самого автора к своему труду. Слова о „Предисловии“ не случайны. Книга Станиславского – пролегомены к следующей его книге о „системе“. <…> Для выяснения „лица книги“ нужно также учесть стиль изложения (классический строй повествования), фактуру книги (ее деление на куски), ее сквозное действие – эмоциональный стержень книги и ее этический пафос. Целью всех этих аполитических операций является обнаружение „основных вопросов“, ставимых Станиславским. Сопоставляя отдельные высказывания, мы получим некоторые теоретические сгустки взглядов Станиславского на творчество актера, режиссера и театра в целом. Основной теоретической проблемой, волнующей Станиславского, является проблема субъекта и объекта в сценическом искусстве. Ответственность этой проблемы возрастает еще оттого, что в сценическом искусстве субъект и объект совмещаются в одном лице, и нет внешней разделяющей их грани. <…> К центральной проблеме творчества актера стянуты Станиславским нити других театральных проблем. Их строгая координированность придает театропониманию Станиславского характер целостного и единого построения[820].

Обсуждение открывает Марков, который говорит: «Метод писания книги Станиславским в форме повествования есть завоевание книги. Никто другой так просто и наглядно сделать не сумеет. Думается, что он не сумеет написать учебник – у него боязнь сухих теоретических формул и слов. Его метод изложения ведет к освежению работ о театре. Он ставит вопрос искусства в его первозданности, в обнаженной наготе. <…> Он не столько борется с дилетантизмом, сколько с обманом актера на сцене. Станиславский беспощаден в этом смысле и к себе, и к другим – это вопрос о правде актерского искусства, об органическом рождении образа.