Но в течение 1920‐х годов одно за другим эти общества и кружки исчезали. Так, научное Общество любителей русской словесности, созданное московской профессурой в 1811 году, устраивавшее литературно-музыкальные вечера, научные дискуссии, проводившее выставки, инициировавшее издание Толкового словаря В. И. Даля и пр., находящееся, казалось бы, вне какой-либо политической конъюнктуры, закрыли одновременно с разгоном ГАХН в 1930 году. И укрепившееся в начале XX века существование различных объединений деятелей науки, литературы, театра, музыки, изобразительного искусства в случае с ГАХН было всего лишь использовано властью. Понимание этого обстоятельства никоим образом не уменьшает значения Академии, остававшейся одним из немногих островков в разливанном море насаждаемого невежества, но еще раз подчеркивает всю драматичность ее положения.

Уже при организации ГАХН А. В. Луначарский говорил: «Нам нужно создать академию, которая подготовляла бы людей, могущих быть носителями государственной политики в области искусства»[1163] (курсив мой. – В. Г.). То есть целей своих власти отнюдь не скрывали, и открытый диалог, дискуссии первых годов существования Театральной секции Академии были, как очевидно сегодня, не расцветом интеллекта и пиршеством духа, а скорее излетом, завершением традиций русского философствования об искусстве в советизирующемся обществе. Лишь спустя десятилетия, в воспоминаниях проживших жизнь в другом времени, времени окаменевшего советского регламента, ГАХН предстала окутанной дымкой призрачной свободы, вольным цветением индивидуальных исследований и пр.

Историк А. Я. Гуревич писал о почти коперниканском перевороте в гуманитарных науках (в частности, в истории, разработке статуса истории как отрасли знания), произошедшем в 1920‐х годах благодаря неокантианцам и уходу от позитивизма. «Историки этого направления <…> исходили из мысли, что историческое исследование не опирается просто на собирание фактов <…> что история изучает прежде всего проблемы»[1164]. Но это значит, что не только литературо-, но и театроведение в 1920‐е годы развивалось в русле общемировых тенденций. И не вина ученых ГАХН, что им не было позволено завершить исследования.

Сегодня полуразрушена среда, способная рождать идеи и гипотезы, как собственно профессиональная, так и предельно широкая, воспринимающая – в масштабе страны. Стали тише эхо, резонанс, отклик. И хотя можно с уверенностью утверждать, что театр вновь находится в фокусе общественного внимания, вызывает сомнение – нужно ли его научное изучение?