Это же самое, чисто материнское чувство я замечал и в Эфросе на протяжении всех этих более чем тридцати лет моего с ним знакомства, эту любовь его ко всему, что появлялось в области театра, будь это актер, будь это декоратор, художник, режиссер. Каков бы ни был этот деятель театра, но если Николай Ефимович видел в этом молодом зародыше возможность какого-нибудь дальнейшего широкого развития, широкого роста, он тогда как будто почти забывал своих старых кумиров, самых признанных деятелей и с необычайной любовью, с материнской страстностью отдавался этому новому явлению.

Как большинство театральных и литературных деятелей, он жил тем, что заработает. Работал он без конца и краю, работал он так, что я не знаю, когда он успевал делать то, что он делал: писать журнальные и газетные заметки, следить за литературой, изучать языки, переводить пьесы, бывать на всех буквально мало-мальски интересных театральных вечерах, на всяких событиях и т. д., на все откликаться, всем волноваться; никогда он не был мертв. Для нас, актеров и вообще деятелей театра, гораздо лучше самый озлобленный наш противник, самый непримиримый наш враг, чем человек безразличный. Вы сами знаете, большинство из вас это испытало, – я вижу перед собою сплошь деятелей театра, – что такое для актерского труда, для актерской интуиции, когда вы видите безразличную толпу, сытые, равнодушные физиономии, которые глядят на все ваши волнения так же, как глядит высунувшийся из воды осетр на того, кто смотрит на него с берега. Но если случайно ваш взгляд падал на оживленное лицо Николая Ефимовича, вы чувствовали, что ваше сердце начинает биться в унисон с ним. Вы чувствовали, что вам есть для кого играть, есть, кого надо победить, с кем можно будет поспорить, – так поспорить, как спорит актер с равнодушием или со своим непризнанием, – вот это свойство его как-то точно эманировало во всей его деятельности.

Изменчив был Эфрос. Его кумиры иногда держались очень долго, но это не мешало ему, при всей верности и преданности данному сценическому явлению, или данному сценическому течению, или данному лицу, вдруг проявить к этому какое-то прямо вызывающее отношение, а иногда даже порвать – и проявить восторженное отношение к такому явлению, которое ничего общего не имело с тем предметом поклонения, который только несколько дней тому назад завоевывал все его чувства.

Это, однако, не значит, что он был способен легко изменить. В сущности говоря, это было вот что: во время наших нескольких задушевных бесед, часто целыми вечерами, я вынес такое впечатление, что он не любил фраз, и сейчас я не его словами говорю, но это то, что я вынес из тех отдельных случайных его замечаний, всегда веских, метких и все время полных знания и любви к делу, что он как будто говорил, что он не любил человека, как он ни был ему благодарен за те художественные впечатления, которые от него вынес. Но для него было важно то, чему служит этот человек, что он воплощает, – это гораздо дороже всех его личных чувств к данному человеку.