Все вы знаете, как много и горячо можно говорить о трудностях театрального дела. Я здесь не могу говорить настоящей речи, но я не могу не вспомнить отдельные мелкие случаи, которые, может быть, многие из здесь присутствующих не знают, а мы бы хотели, чтобы всем, кто его любил, эти случаи были известны.

Когда Николай Ефимович связался с этой группой молодежи и начал работать с нею вместе, то он вместе с ней жил, всюду ездил, всегда беседовал и делился мнениями. Этот Николай Ефимович, которого знала вся Москва, который почти каждый месяц выпускал новые сочинения, новую книжку, которая всегда вызывала живой интерес, разговоры, обмен мнений, к которым прислушивались большие актеры, большие художники и вся читающая Москва, этот Николай Ефимович, если группе молодежи нужно было ехать играть, складывал чемодан и ехал вместе <с нею> в теплушке. Как только устраивались в дороге, он распаковывал чемодан, доставал книжку и начинал читать вслух. Его не пугало то, что мы ехали с неудобствами, в ужасное время разрухи транспорта, он радовался, что мы куда-то едем, что и там будет жизнь, и он нам читал.

Я помню случай, когда он только что перевел «Парадокс» Дидро[1193]. Ему было особенно отрадно видеть эту новую книжку, он начал нам ее читать и сейчас же между начинающими актерами поделил, кто что играет, кто Дидро[1194], кто Тальма[1195] – не по достоинствам, конечно, а по характеру…

Я не могу не остановиться на одном маленьком случае, когда мы ехали вместе с Надеждой Александровной, случай, который характеризовал все отношение Николая Ефимовича к нашей работе. Надежда Александровна сказала ему там же, в вагоне: «Вот, Эфрос, ты привык только все критиковать», – причем это было сказано в такой милой атмосфере, которая была только около него, которую трудно было встретить еще где-нибудь. Ему говорят: «Ты вот критик, который все привык критиковать, посмотри же, как делается все, с самого начала». И Николай Ефимович смотрел, что делается.

Николая Ефимовича в каком-то захолустье, в сезон, который ведут начинающие ученики, даже не начинающие артисты, а начинающие ученики, все в этом деле интересовало. Как настоящий влюбленный, который готов ради своей любви на все жертвы, он служил театру и там, в этом нашем сараеподобном театре. Не было ни одной, самой маленькой вещи, ни одного спектакля, которые его не волновали бы, и из‐за которых он не мучился бы, если они шли скверно. Я помню, как мы играли спектакль «Коварство и любовь»[1196]. Я играл старого камердинера, и у меня в руках был ларец, с которым я должен был выйти на сцену. Николай Ефимович стоял рядом со мной.