Преобладающее место в раннем творчестве Чернышевского занимала именно литературная критика, и не случайно. Он вступал в журналистику в пору «мрачного семилетия» (П. В. Анненков), жесточайшего гонения на все, что хотя бы в малейшей степени противоречило официозу. Политические, экономические и другие общественные вопросы не могли обсуждаться сколько-нибудь полно и свободно. Продолжали сохранять актуальность слова Белинского, сказанные в 1846 г.: «Все наши нравственные интересы, вся духовная жизнь наша сосредоточивалась до сих пор и еще долго будет сосредоточиваться исключительно в литературе: она живой источник, из которого просачиваются в общество все человеческие понятия».[728] Суждение Белинского повторено Чернышевским в 1856 г. – в «Очерках гоголевского периода русской литературы» (см.: III, 226).
В выступлениях Чернышевского 1853 г. уже были высказаны основные идеи, характерные для его зрелого литературно-критического творчества. Художественное произведение критик оценивает прежде всего с точки зрения содержания. Рассказ Корнилевского «Немка» «слаб в художественном отношении», но «в нем есть мысль и этого довольно, чтобы дать ему право на нашу снисходительность».[729] Конечно, «мысль» у Корнилевского ограничивалась всего лишь сочувствием к униженной личности, но и этого иногда оказывалось достаточным, чтобы не затеряться в массе беллетристов, увлекающихся изображением романтической салонной любви, как Т. Ч. (А. Я. Марченко) в романе «Умная женщина» или графиня Ростопчина в повести «Кто кого проучил». Д. Григорович в «Рыбаках» и М. Михайлов в «Марье Ивановне» потому и находят материал для творчества, встречая сочувствие читателей, что содержание их произведений демократично, гуманно.[730]
В первых статьях Чернышевского нашла заметное место критика так называемого «библиографического» направления,[731] развившегося в условиях жесткой цензуры, препятствовавшей обсуждению серьезных общественных проблем. Сами по себе библиографические разыскания всегда сохраняли определенную ценность, однако зачастую они оборачивались излишним крохоборчеством, подменяя обсуждение в литературе общественно значимых тем. В 1854 г. Чернышевский написал рецензию-пародию (осталась ненапечатанной) на пустой роман «Битва русских с турками, или Ужасы Балканских пещер и Таинственная мусульманка» и в ней провел «тщательное» библиографическое расследование об авторе, которым будто бы оказался С. П. Тетьминский. Попутно разбирается, как правильно писать фамилию владельца типографии – «Лобысевичь» или «Лобысевич». В библиографическом угаре рецензент в то же время называет Пушкина Алексеем Семеновичем и сообщает о нем известные всем биографические данные, почерпнутые из напечатанной по-французски в 1739 г. брошюры некоего Кохинкина (II, 293–295). Другой пример: «Не выдерживает самой снисходительной критики» «Справочный энциклопедический словарь, издаваемый под редакциею А. Старчевского» (СПб., 1853), наполненный подробностями, «никому из читателей не нужных и могущих только ввести в заблуждение» (II, 352). По поводу статьи П. Лавровского «Несколько слов о значении и происхождении слова «кмет»» Чернышевский писал, что излишни «слишком поспешные извещения о великих, но до невероятности мелочных открытиях, давно известных каждому» (XVI, 40). Как явное библиографическое излишество расценена перепечатка в «Москвитянине» в 1854 г. в «Смеси» из «Московских ведомостей» 1795 г. (XVI, 54). Грозит превратиться в напичканный ненужными подробностями перечень журнал «Библиотека для чтения», забывший о современности (XVI, 66).