Скептическая нотка по отношению к лингвистической теме прозвучала в цитированном выше письме от 25 мая. «Это будет, – писал он о результатах своей работы над Ипатьевской летописью, – самое скучное, самое неудобочитаемое, но вместе едва ли не самое труженическое изо всех ученых творений, какие появлялись на свет в России» (XIV, 228). По мере вовлечения в журнальную работу укреплялось намерение оставить языкознание. 13 июля того же года: «У меня теперь много работы, так что я дорожу каждою минутою. Почти ничего даже не читаю – некогда. Между прочим, начали печатать в Прибавлениях к Известиям Академии мой словарь. Это влечет за собою пропасть работы, больше, нежели я думал» (XIV, 234) – далее следуют строки о сотрудничестве в «Отечественных записках». Отметим, что о словаре говорится «между прочим» – эта работа уже не была главной. О намерении сменить тему диссертации он пока не сообщал. Выполнялось основное желание отца – получение ученой степени, выбор кафедры в глазах отца не имел значения. Но для самого Николая Гавриловича такой выбор был чрезвычайно важен. 20 июля 1853 г. он пишет в Саратов в связи с печатающимся словарем: «На днях кончу эту работу и примусь за свою диссертацию» – и тут же, уже в связи с работой в журнале Краевского: «Теперь дожидаюсь книг (немецких), чтобы начать статьи об эстетике. Их нужно будет писать с большой осторожностью, чтобы они могли явиться в печати» (XIV, 235). Принято считать, что «речь идет о первой диссертационной теме, посвященной вопросам языкознания, поскольку сам Чернышевский указывает, что осенью 1853 г. он еще занимался изучением Ипатьевской летописи».[735] Однако факты, сообщенные в августовских и сентябрьских письмах к отцу, позволяют выдвинуть иную точку зрения: Чернышевский еще в июле 1853 г. приходит к мысли писать диссертацию по эстетике. Задуманные им «статьи об эстетике» одновременно должны были послужить материалом для новой диссертационной работы.

В августе 1853 г. он делает попытку договориться о защите диссертации по кафедре А. В. Никитенко. В письме от 10 числа читаем, что он «недавно виделся» с Никитенко. Отцу не объяснено, зачем понадобилась эта встреча. Упоминание о профессоре словесности возникло в связи с сообщением о Пыпине: «Сашенька должен получить стипендию, обязывающую держать магистерский экзамен. Так мне говорил Никитенко, с которым я недавно виделся. Никитенко говорит о Сашеньке с большим восторгом» (XIV, 236). В действительности же, встреча с Никитенко имела и другую цель. Когда Чернышевский писал отцу 30 августа, что магистерские экзамены «скоро начнутся» (XIV, 239), он имел в виду уже экзамены не по кафедре Срезневского, а опирался на договоренность с Никитенко. 7 сентября: «Половина или, лучше сказать, 3/5 моей диссертации готовы; в пятницу отдал ее по принадлежности, чтобы увериться вперед, годится ли она», – имелась в виду диссертация по эстетике. Наконец 14 сентября: «Здесь я рассчитал, что выгоднее для меня держать экзамен по словесности, а не по славянским наречиям. В пятницу отдал частным образом Никитенке свою будущую диссертацию (критика некоторых положений гегелевской эстетики), чтобы он посмотрел, может ли она беспрепятственно явиться в печати. На днях возвратит он мне ее; если не придется слишком много переделывать для цензуры, то на этой неделе подаю просьбу о магистерском экзамене (новую просьбу)» (XIV, 241).