Что касается отношения к личности Людовика и оценки его деяний, – тут разногласий между «древними» и «новыми» было немного. В обожествлении государя сходились все, и в прославлении его состязались на равных, и, скорее всего, с равной степенью искренности и рвения. Отличия сказывались на способах восхваления. Для «новых» король, стоящий на вершине земного могущества и человеческих совершенств, был олицетворением, повелителем и сыном народа, стоящего выше всех земных племен. И достойным изображения почиталось прежде всего то, что было связано с историей и верованиями этого народа. Демаре де Сен-Сорлен, к примеру, оставил поэму «Хлодвиг» – о том самом короле франков, что первым из варварских владык принял христианство. А Шарль Перро, вождь «новых», написал стихотворную эпопею «Святой Паулин» – про священника V века, епископа итальянского города Нолы, но уроженца Бордо. Благочестивые и верноподданные чувства «новых» весьма тесно были связаны с чувствами националистическим и иной раз сливались с ними неразличимо. Самопреклонение распространялось и за пределы христианской истории Франции, в языческую старину, то есть уже не на религиозную, а на расовую общность нации. Тут дело принимало порой и вовсе удивительный оборот. Скажем, в начале XVIII века некий священник, отец Пезрон, выпустил труд, озаглавленный «Древность нации и языка Кельтов, иначе называемых Галлами».

В нем говорилось: «…Возвращаясь к нашим Галлам – сей славный народ, прежде чем принять это имя, называл себя Титанами, когда он населял провинции Малой Азии и всю Грецию с ее окрестностями. Трудно вообразить, сколь великие и необыкновенные деяния они совершили под этим именем, причем было это более чем за две тысячи лет до Рождества Христова. Если верить древним историкам, они образовали империю, простиравшуюся от берегов Евфрата до дальней оконечности Испании и Мавритании и обширностью своею не уступавшую империи Римской». Так французы возводили свое происхождение к самим титанам, которые, как известно, были древнее олимпийских богов, а свою государственность наделяли традициями, перед которыми меркли могущество и слава Римской империи. Дальше фантазия просто отказывалась работать.

Подобные курьезы отнюдь не случайны для умонастроений «новых», но, разумеется, их не исчерпывают. Национальный самопиетет естественно рождал интерес и уважение к национальным жанрам и стилям искусства. Средневековье, которое «древним» представлялось эрой варварского забвения вечных, общемировых заветов античности, для «новых» – время утверждения собственно французской, единственной, отличной от всех и прекраснейшей всех культуры. Потому и мила была им та «вульгарная», не отделанная по законам эллинизированного вкуса словесность, которую «древние» презирали – всякого рода бурлескные сочинения, народные сказки. «Сказки матушки гусыни» Перро – не странная прихоть серьезного человека, академика, а осознанное «обращение к истокам», к народным преданиям, к народной фантазии и юмору. Правда, сказочная действительность у Перро оказывается ближе к реальной феерии придворной версальской жизни, чем к волшебно преображенной крестьянской повседневности.