Смерть Тюренна не замедлила сказаться на состоянии и успехах французской армии. О прямом разгроме, правда, речи не было, но военные действия топтались на месте, чаша весов склонялась попеременно то в одну, то в другую сторону, и во Франции впервые стали задумываться о желательности, даже необходимости скорейшего заключения мира.

Людовика постигли и семейные несчастья. Из шестерых детей, рожденных им в браке с Марией-Терезией, в живых остался лишь первенец, дофин, – существо вялое, болезненное и непредсказуемое, плохо соответствовавшее своему высокому сану и великому предназначению, несмотря на все усилия его воспитателя Боссюэ, которому досталась неблагодарная педагогическая задача. Прочие королевские отпрыски умирали один за другим в младенчестве. В 1671 году, после смерти трехлетнего принца, носившего титул герцога Анжуйского, современник писал: «Их Величества вернулись вчера в Версаль, удрученные печалью и скорбью, кои без сомнения разделяют с ними все дворянство и простой народ. Тело покойного герцога Анжуйского вскрыли; оказалось, что у него гнила печень, легкие были не в порядке, а в желудке скопилось много воды. Это усиливает всеобщее беспокойство при Дворе, потому что те же недуги были обнаружены у покойной его сестры, старшей дочери короля, и потому также, что господин Дофин очевидно подвержен серьезным недомоганиям; он и сейчас еще страдает от легкого расстройства желудка, и лекари не раз уже говорили, что у всех детей Их Величеств слабые пищеварительные органы и что это они унаследовали от покойного короля Людовика XIII. Буде Господу угодно, он дарует им более крепкое здоровье, для утешения всех, кто того желает». Того желали не все; недругов, явных и тайных, у Людовика к тому времени набралось достаточно; и если мало кто хотел угасания королевского рода, то причину постигавших его несчастий многие склонны были видеть не в близком родстве августейших супругов (они ведь оыли двоюродными и по отцовской, и по материнской линии), а в прегрешениях самого короля.

Тот же свидетель-современник спустя несколько дней продолжает свой рассказ: «Король очень опечален смертью герцога Анжуйского, но более всего страдает оттого, что все кругом ропщут на образ жизни, которую он ведет со своими фаворитками, и говорят во всеуслышание, что это возмездие Божие; иные же приписывают это захвату Лотарингии и насилию, учиненному там, – снесенным крепостям и замкам, которые принадлежат тамошнему герцогу, отнятым у него правам, разоренным его подданным, и все это без всякой причины и основания, как они утверждают…» Бедствия и разрушения, потери, насилие, смерть – неизбежный результат войны, а до осуждения войны вообще, любых вооруженных действий, редко поднималась тогда не только официальная французская идеология, но и сознание отдельного человека. А вот что касается любовных связей короля – тут ропот и вправду был силен и становился почти единодушен, естественно, больше всех были обеспокоены духовные лица, близкие к Людовику. Наиболее открыта раскаянию и жажде искупить свои прегрешения оказалась та, чья звезда явственно клонилась к закату, – Луиза де Лавальер. Луиза, правду сказать, и в самые счастливые свои дни была подвержена угрызениям совести и не раз порывалась уйти от мира, затворившись в монастыре. Но в те года, когда сердце Людовика принадлежало ей, пусть даже не безраздельно, осуществить такое намерение было ей не по силам.