Область, как я сказал уже, только что начинала организовываться и устраиваться. Ни телеграфа, ни почтового тракта еще не было. Ездили верхом и на арбах. Пакеты и письма доставлялись конными джигитами. Российская и ташкентская почты, а равно и телеграммы, получались теми же джигитами в Ходженте, бывшем тогда конечным пунктом почтового тракта и телеграфной линии. Напуганное войной население, в особенности сельское, не успев еще вполне успокоиться и прийти в себя, пряталось по домам, завидя русских или русского.

При таких обстоятельствах в октябре 1876 года, через 8 месяцев после присоединения Ферганы, К.П. Кауфман предпринял объезд новой области. От Ходжента и далее он ехал частью в войсковых тарантасах, частью верхом. Точного маршрута не было и не могло быть. В Намангане мы ждали его в течение нескольких дней. Во время этих ожиданий я получил приказание немедленно ехать в Коканд по случаю назначения меня комиссаром организационной (ныне поземельно-податной) комиссии. В Коканде же я должен был явиться полковнику Носовичу, назначенному председателем этой комиссии.

Дня через 2–3 я был уже в Коканде. Носович, старый полковник, давно покинувший строй ради гражданских дел (с ним я случайно познакомился, с небольшим год тому назад, в Петро-Александровске), выразив удовольствие видеть своим сотрудником знакомого человека и ни одним словом не обмолвившись о предстоящей работе, прежде всего поздравил меня: «Поздравляю вас, – сказал он. – Вы будете получать “очень красивое содержание”: свыше 4000 руб. в год».

Невзирая на обаяние такого поздравления и на легкомыслие, свойственное юности, я сразу же почувствовал, что местный полковник отнюдь не внушает мне ни доверия, ни уважения.

От него же я узнал, что кроме меня в комиссию назначены: А.И. Брянов и В.А. Реслейн, тоже помощники начальников уездов (ныне оба полковники). Четвертый был привезенный откуда-то Носовичем гражданский чиновник, фамилию которого не могу вспомнить.

Вскоре же приехал в Коканд Кауфман. Здесь он устроил заседание или, вернее, собеседование с губернатором, с чинами организационной комиссии и с некоторыми чинами местной администрации. Больше всех говорил К.П., вообще любивший и умевший поговорить. Несколько раз говорил и Скобелев; говорил, по обыкновению, складно, красиво и остроумно. Вместе с тем отлично помню, что я два-три раза в буквальном смысле слова был поражен острой впечатлительностью его ума и силой его, так сказать, «научного воображения»[669]. С нескольких слов он понимал своего собеседника; он на лету схватывал чужую, до тех пор незнакомую ему мысль; по нескольким, относительно скудным данным его сильное «научное воображение» с изумительной быстротой создавало относительно грандиозную картину, близкую или к действительности, или к тому, что хотел сказать, но не успевал договорить собеседник.