В этом отношении и на меня, и на многих других Скобелев производил впечатление, безусловно, даровитого, выдающегося человека.
«Русский Туркестан». 1906, № 123
«Русский Туркестан». 1906, № 123
По отъезду Кауфмана наша комиссия приступила к предварительным работам, выразившимся главным образом в распределении комиссарских участков. Мне, ради близости к Намангану, в котором оставалась семья, пришлось начинать работу с злополучного кишлака Гур-тюбе, в котором год тому назад я воспринял не весьма приятные впечатления. Межевых чинов, которые должны были производить инструментальную съемку земли, еще не было; они только ожидались. Инструкция комиссарам была сфабрикована заранее. Согласно ей мы должны были разными способами собирать сведения об урожаях, базарных ценах, об ирригационных, почвенных и иных условиях, для определения норм податного населения. Кроме того, по очень обширной программе, должны были собираться разного рода статистические данные. Главнейшая суть дела была в схемке; но землемеров, как я уже сказал, не было.
Запасшись инструкциями и разными сведениями, я отправился в Наманган. Устроив там свое маленькое походное хозяйство, с джигитом и переводчиком (тогда я не мог еще свободно говорить по-сартовски[670]) я выехал в Гур-тюбе, «к месту своего нового служения».
Приезжаю в Гур-тюбе вечером. Осень. Холодно становится. Старшина устраивает меня в грязной, сырой и совершенно темной сакле, с крохотным отверстием в крыше. На следующий день утром отправляюсь бродить по кишлаку с целью осмотреться немного и попутно собрать какие-либо «статистические данные». Решаю на первый раз произвести счет немногочисленным домам небольшого кишлака и записать имена домохозяев. Сарты бегут от меня и запирают калитки и ворота на запоры. Стучу – не отворяют; зову – не откликаются.
Выхожу за кишлак, в поле. День серенький. «Унылые печальные места!»
Вот здесь Нила угораздило «фортель» выкинуть. Там «это» случилось… дальше «они» лежали… Боже мой, Боже мой, какая тоска! Какая гложущая, невыносимая тоска!
Нет, думаю, так нельзя. Это значит раскисать и нервничать. Этого совсем не требуется. Надо взять себя в руки и как-никак приниматься за работу.
Возвращаюсь в кишлак; приглашаю к себе старшину; пою его чаем, ублажаю, как могу, и исподволь приступаю к расспросам, опять-таки на предмет получения «сведений» и «данных», он начинает нести очевиднейший, ни с чем несообразный вздор.
Первый сеанс, безусловно, не удается, второй тоже, от третьего я уже сам отказываюсь и лечу в Коканд.