В этом доме Петр Алексеевич принимал многочисленных друзей и посетителей со всего света. Здесь бывали Чайковский и другие русские революционеры-эмигранты; анархисты Малатеста и Луиза Мишель; Домела Ньивенхёйс; эмигрант-анархист из Германии Рудольф Роккер, будущий организатор еврейского рабочего движения в Лондоне, а после Первой мировой войны – теоретик и ведущий активист мирового анархо-синдикализма; создатель теории «анархизма без прилагательных» – испанец Франсиско Таррида дель Мармоль (1861–1915); фабианцы Бернард Шоу и Эдвард Пиз (1857–1955); профсоюзные активисты Манн, Тиллетт и еще один будущий революционный синдикалист Гай Боумен; художники Мошелес и Кобден-Сандерсон; литераторы Генри Невинсон (1856–1941), Форд Мэдокс Форд (1873–1939), Франк Харрис (1855–1931) и многие другие. У него гостили Георг Брандес, знаменитый музыкальный и художественный критик Владимир Васильевич Стасов (1824–1906), Дмитрий Клеменц, Элизе и Эли Реклю, Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская… Иногда заходили и соседи[1021]. И здесь его гостеприимство и отзывчивость порой были безграничны. Жан Грав вспоминал, что как-то вечером Кропоткин играл на рояле. Две служанки из соседнего дома подошли к окну и слушали его. Увидев это, Петр Алексеевич вышел на улицу, вежливо пригласил их домой, усадил в кресла. А затем, специально для новых гостей, он сыграл любимые вещи из своего репертуара[1022].

По воскресеньям устраивались «приемы»; Софья Григорьевна, которая вела домашнее хозяйство, готовила чай. По дому ей помогала молоденькая горничная из Бельгии, она обожала Петра Алексеевича и часто называла его «папа». Черкезов вспоминал: «В конце дня, когда домочадцы ушли отдыхать, Кропоткин, с его обычным вниманием к тем, кто работал, передвигается по дому, как мышь, на цыпочках, чтобы не нарушать сон, даже если легла спать только служанка. Часто он шептал мне, чтобы я был осторожен, чтобы не разбудить ее. Зажигая свечу, он удаляется в свою комнату, иногда до полуночи, читая новые публикации, на которые у него не было времени в течение дня»[1023].

Об этой девушке, которую звали Мари, почти все мемуаристы пишут совсем кратко. Но вот племянник Петра Алексеевича оставил о ней достаточно интересные воспоминания. Она страдала клептоманией и у себя на родине неоднократно попадалась на воровстве, но Петра Алексеевича это не смущало, и он защищал горничную, даже если гости заставали ее шарящей по карманам. Мари «любила П. А. как отца»[1024]. Вероятно, что деньги и другие вещи семьи Кропоткиных она не трогала, так как жила в их доме и пользовалась всем свободно, да и просто была до глубины души предана Петру Алексеевичу. Но вот на гостей ее любовь и преданность совсем не распространялись. Дело доходило до того, что Петр Алексеевич просил своих посетителей не оставлять ценных вещей ни в прихожей, ни в карманах верхней одежды. Однажды его племянник стал очевидцем и жертвой клептоманки: «Я узнал об этом однажды, когда П[етр] А[лексеевич], сидя со мною в столовой, вдруг выскочил в коридор и я услыхал его гневные крики. Оказывается, он услыхал шорох и застал Marie во время ревизии карманов моего пальто»[1025]. Позднее, в 1917 году, когда Кропоткины возвращались в Россию, Петр Алексеевич проследил за тем, чтобы ее дальнейшая судьба была обеспечена.