В то время, когда Черчилль видел близкое всемогущество Советской Армии, Сталин питал характерные для него сомнения. Он не считал судьбу войны уже безусловно решенной и был готов к худшему. Во время одной из решающих дискуссий он посчитал необходимым предупредить западных союзников – Черчилля прежде всего: «Судьба Красной Армии зависит от вторжения в Северную Францию. Если западные союзники не осуществят операции в мае 1944 г., то, возможно, Красная Армия не сможет провести никаких операций в течение всего года. Погодные условия могут создать трудности с транспортом. Отсутствие главной операции на Западе может вызвать у Красной Армии разочарование, а разочаровать – породить дурные чувства. Для русских будет тяжело вести эту войну дальше. Они устали от войны». Сталин указал на распространение среди солдат и офицеров Красной Армии мнения, что она оставлена своими союзниками. Черчилль воспринял это как своего рода предостережение и был, возможно, прав.

Впервые на совещаниях «большой тройки» Рузвельт начинает предавать гласности свои идеи (часть которых выдвинул его министр финансов Моргентау) относительно будущего Германии*. Он предложил Сталину и Черчиллю создать пять отдельных государств на немецкой земле плюс два особых самоуправляемых региона (один – Киль и Гамбург, второй – Рур и Саар), находящиеся под международным контролем.

Черчилль резко выступил против схем президента. Он явно боялся оставить СССР на континенте сильнейшей европейской страной, его предложения были направлены на то, чтобы сохранить значительную часть Германии крупным государством. В плане Моргентау он увидел конструктивную и деструктивную стороны. Черчилль был определенно согласен лишь со следующим: «Главное – изоляция Пруссии. То, что потом будет сделано с Пруссией – вторичный вопрос. Следовало бы также выделить Баварию, Вюртемберг, Палатинат, Саксонию и Баден-Баден. Если к Пруссии следует подойти со всей жесткостью, то ко второй группе германских земель, он бы подошел мягче. Ему импонирует идея создания того, что можно бы быть названо Дунайской конфедерацией. Люди в этой части Германии не столь жестоки и в течение одного поколения раздельного существования они будут совершенно иными. У них не будет намерений начать еще одну мировую войну и они постараются – а мы будем стремиться им помочь – чтобы они позабыли о Пруссии». У Черчилля не было сомнений, что дунайское государство было бы мощной силой, как не было сомнений в том, что германский элемент в нем безусловно доминировал бы. Сталин немедленно указал на эту опасность. Черчилль тотчас же высказал свои опасения по поводу Европы, где Советскому Союзу противостояли бы лишь малые и слабые государства. В наступившей пикантной паузе президент Рузвельт произвел своего рода революцию, когда заявил, что «согласен с маршалом… Германия была менее опасной для цивилизации, когда состояла из 107 провинций». Нет сомнения, что эта поддержка Рузвельта была высоко оценена Сталиным. Но трехстороннего согласия по поводу будущего Германии в Тегеране достигнуто не было, и дело было передано в Европейскую совещательную комиссию, основанную во время предшествовавшей Тегерану Московской конференции министров иностранных дел. Протоколы Тегерана позволяют сказать следующее: здесь наметилось подлинное советско-американское понимание в отношении того, что Германия должна быть поставлена в положение, при котором она перестанет быть возмутителем европейского мира и источником агрессии.