Если получится, загляни к моей жене. Расскажи обо всем, что повидал. Расскажи о спадах и подъемах пережитого нами. Скажи ей, что и мое возвращение лишь вопрос времени. Передай ей привет и не забудь сказать, что я люблю ее.

Хассенбах протянул мне руку, и я надолго задержал ее в своей. Я стою и молчу, не зная что сказать, – предотъездное волнение лишило меня дара речи.

Он, повернувшись, исчезает в темноте барака.

Около полудня я стою «готовый и с вещами». Проверка проформы ради. Никаких придирок, ничего. Совсем как таможенный контроль в купе вагона скорого поезда. Потом я миную ворота, прохожу мимо стоящего со списком в руке коменданта лагеря. Комендант вычеркивает мою фамилию.

По прибытии в «лагерь 4» мы все устраиваемся, кто как может. Когда вечером приток отправляемых стихает – прибыли еще сто человек из госпиталя, нам по мегафону сообщают, что прибытие в этот лагерь равноценно амнистии и что 23 декабря мы отправимся на родину. Итак, всего пять дней! Видимо, русских здорово поджимает время. Они даже наплевали на десятидневный карантин. Вот уж радость так радость! Мы все поздравляем друг друга. Даже толком не понимаем, как вести себя, – настолько велика радость. В лагере полнейший бардак, да кого, в конце концов, это сейчас волнует?! Но ничего, у нас в чемоданах полным-полно еды, а о кипятке позаботятся наши верные бескорыстные друзья-помощники. А большего нам и не надо. На следующее утро в бараке зачитывают список из семи пленных, которым велено немедленно готовиться к возвращению в «лагерь 1». В бараке наступает мертвая тишина. У нас сдавило горло. Никто и слова вымолвить не может. Над нами по-прежнему витает тяжелая рука МВД. Может, после обеда поступит еще один список? Или завтра? Или в день отъезда? А в нем окажется и моя фамилия? Первая ничем не замутненная радость испаряется. Мы вновь ощущаем всю безжалостность пребывания в плену. У ворот мы молча прощаемся с нашими раздавленными горем товарищами. Они успели почувствовать лишь аромат свободы. А теперь вот – приказано возвращаться, худшего и вообразить себе трудно.

И до самого нашего отъезда воцарилась настороженность, все с бьющимся сердцем дожидались следующего удара МВД. Мы еще не отъехали, мы еще не переехали Эльбу. И старая как мир истина, что свобода придет лишь за Эльбой, актуальна как никогда. А вообще-то это к добру, что русские так торопятся. Чувство неуверенности и неясной угрозы было таким обостренным, что если бы нас решили прогнать и через десятидневный карантин, кто-то просто не выдержал бы страшного нервного напряжения.