Она так была погружена в свои мысли, что не было ничего удивительного в том, что вдруг отчетливо расслышала слово «Бессарабия», в котором на первый взгляд не было ничего особенного. Разве не была она там всем своим существом? Что ж тут удивительного, если в ушах раздалось такое желанное слово? Хотя на самом деле она уже не первый раз ловила себя на ощущении, что вокруг раздаются не то крики, не то громкие разговоры, к которым она, занятая своими мыслями, не прислушивалась. Однако сейчас замедлила шаг, огляделась вокруг. Она была как раз на перекрестке бульвара и Паркринга. И в то же самое мгновение, когда поняла, в каком месте находится, услышала крик: «…Бессарабиш!..» Кричали продавцы газет. Сообщали что-то о Бессарабии. О Бессарабии? Это невозможно. Кого из этих праздношатающихся, заполнивших в такое время дня Ринг, кого из этих мирных бюргеров, спешащих по своим делам, какую из этих расфуфыренных дам, которых где-нибудь у тротуара ждет коляска, а то и автомобиль, кого из них может заинтересовать ее нищая, забытая богом родная земля? Что они знают о ее существовании? И все же продавцы газет кричали: «Специальный выпуск! Специальный выпуск! Русские оккупировали Бессарабию! Большевики совершили демарш против цивилизации, осуществили намерение, которое столько времени отрицали!»

Мария остановилась как вкопанная. С необыкновенной силой забилось сердце. Но от чего? От страха? От радости? Она никогда потом не могла объяснить, что ощутила в те первые мгновения. Один из мальчиков, чуть не ударив ее, пробежал мимо с кипой газет. «Внимание, господа, специальный выпуск! Румыния теряет провинцию между Прутом и Днестром, которую заняла в восемнадцатом году!» Но раздававшийся на боковой улице, более сильный, более взрослый голос, перекрыл все остальные: «Россия возвращается к предвоенным границам. Куда будет устремлен следующий прыжок северного медведя? Специальный выпуск! Подробности о проникновении Красной Армии в Бессарабию!..»

Мария стремительно рванулась в сторону театра. Хотя и сама не могла понять, что заставляет ее так спешить. Куда она бежит, в самом деле? К кому? Разве у нее есть хоть одна близкая душа, с которой можно поделиться радостью, есть человек, способный понять волнение, охватившее ее после этой новости? Коллеги в театре имели весьма смутное представление о том, откуда она родом, и вряд ли поймут ее состояние. Как и фрау Инге, например, как и Фреда, наиболее близкие существа, много лет знавшие ее. Тогда с какой стати бежать сломя голову? Она замедлила шаг. Если б сейчас кто-то обратился к ней, она не сумела бы объяснить, какими чувствами охвачена. В памяти, возможно, воскресли на миг стертые временем воспоминания детства, боль и возмущение более старших, которые она, совсем еще ребенок, смутно ощущала в дни, когда была задушена революция в Бессарабии, когда свобода, так согревшая души и озарившая факелом умы, была столь скоро и подло продана. Однако сейчас она была далеко от родных мест, и в ее жизни ничего измениться не может. Останется, как и прежде, со своими страхами и заботами, с надеждами и радостями, которыми жила и до сих пор. Судьба семьи, бесконечное стремление к совершенству в труде, каждодневный страх перед выходом на сцену, а сейчас и смятение, вызванное отъездом Густава, — вот и вся ее нынешняя жизнь. Она чужестранка, оторванная от родной почвы. Такова горькая правда. Не может даже порадоваться вместе со своим народом. Да. Но может порадоваться за него. И радость, вызванная в душе криками продавцов газет, уже не оставляла ее. Шаг снова стал энергичным, уверенным. Она пыталась представить, какие чувства испытывают сейчас ее близкие или даже простые знакомые, судьба которых решалась в эти дни. Попыталась вообразить, как бурлит их тесный дворик, квартал, вся окраина, весь город. Не может быть, чтоб такое событие не обрадовало и домнишоар Дическу, с их вечной тягой к русской культуре и надеждой на возвращение младшего брата. Хотя не исключено, совсем не исключено, что к этой радости будет примешана и капля озабоченности. Слишком уж устрашающими были слухи, которые столько лет распускались насчет жизни по ту сторону Днестра. Но хуже всего, конечно, пришлось доамне Нине. Была вынуждена последовать за мужем, и Мария понимает ее. Ох, как хорошо сейчас понимает! Тали, ставшая помещицей, тоже не сможет жить, как прежде, при новой власти. Конечно, более озабочена, чем обрадована, сейчас и мадам Табачник, точнее говоря, папа. Да, как никогда прежде папе сейчас есть что сказать. Если только не в отъезде, как обычно. И все же сейчас более, чем когда-либо, можно предположить, что он не отсутствует, не в отъезде. Мария улыбнулась. Событие было все же чрезвычайным, и, что бы там ни говорили, она превосходно себя чувствует. Поскольку душой была на стороне людей со своей окраины. Знала, какой великий день для них настал, и полностью разделяла с ними радость. Как будто наяву увидела неню Миту, празднично одетого, непременно приколовшего к одежде красную ленточку… Кто знает, как выражают радость и гордость люди в ее освобожденном городе в эти дни, когда опять расцветают липы и все утопает в блестящей, сверкающей атмосфере праздника…