«Ты чого в свое пузо напыхав», — приставали к нему ребята. А он посмотрит на живот большими печальными глазами и ответит со всей детской непосредственностью: «Бараболю». Смех вырывается в коридор, на улицу, и тут же другой озорник спрашивает: «А скильки ж ты бараболи з’идаешь». «Казанок», — следует ответ, и опять гогот, а Гаврил с обидой и в то же время с большой искренностью спросит, мол, чего же вы смеетесь, сколько бы не есть этой картошки, все равно получается так, что «тут е» — покажет на живот, «а тут нема» — покажет на горло.

Детям смех, развлечение, а взрослые ухмыляются и проходят мимо настоящего горя маленького Гаврила.

Сызмала надо вырабатывать в ребенке сочувствие к своему товарищу, и тогда воспитывается и чувство локтя. Как вот у нас на фронте. Тогда человек вырастет и морально более крепким и гордым, за ним будет коллектив стоять в добрых делах — как у нас, танкистов, — при этом Володя снова повернулся в мою сторону, мол, поняла ли я наконец, что значит чувство локтя. Вдруг взгляд Володи задержался на моих петлицах. — Странно, почему у вас танковые эмблемы? Извините, это неправильно, врачи, хоть и в танковых войсках, имеют свои эмблемы.

Именно в этот миг небо словно переломилось, упало на меня, я с молниеносной быстротой стала опускаться куда-то в пустоту…

Что это?! С трудом поворачиваю голову: машина наша на боку, все из нее вывалилось, вижу, упираясь руками в землю, пытается встать на ноги сержант. А где же старший лейтенант? Не знаю, какая сила подняла меня. На ватных ногах ковыляю к машине, меня опережает сержант. Володя лежит, руки его крепко сжимают баранку. Убит?! Вытаскиваем его, укладываем на землю — пульс есть. Значит, жив. Жив! Вот уже и глаза раскрыл, в них недоумение, он рывком встает на ноги.

— Что произошло?! Почему стоим?

— На мину наскочили, товарищ старший лейтенант, да, видать, легко отделались, — круглое веснушчатое лицо Семена с широко расставленными серыми глазами расплывается в счастливой улыбке. Он быстрыми движениями ощупывает себя, как бы желая убедиться: да, действительно, легко отделался.

И в самом деле нам повезло — все живы-здоровы, если не считать легкой контузии и ушибов, а вот «виллис» наш имеет весьма плачевный вид: отлетели обе дверцы, разбито одно из передних колес.

В голове гудит, руки будто и не твои, но прислушиваться к себе некогда. Не сразу, но все же подняли машину, сменили колесо, из запасной канистры залили горючим бак. Можно ехать. Сержант забирается на свое сиденье, но… левая его рука отказывается сгибаться. Володе за руль нельзя, его пошатывает. Сбрасываю шинель, вывожу «виллис» на дорогу. Володя при этом словно замер, так и остался стоять, не усаживаясь в машину.