Настроение у всех поднимается: с таким решительным командиром не пропадешь. Ведь в армии о боевых подвигах полковника ходили легенды.

Мне уже довелось на фронте столкнуться с этим же полковником, но увидеть его в лицо в тот раз не пришлось.

Было это на марше, в новогоднюю ночь. Продвижение наше внезапно застопорилось. Громада танков и машин зарокотала, заскользила, остановилась. Пооткрывались люки и понеслось вдоль колонны:

— Эй, что там стряслось?

— Почему стоим?

Продвигаясь на «виллисе» по обочине, подъезжала к каждой нашей машине, а в ответ:

— У нас все в порядке.

И только в голове колонны увидела: несколько человек хлопочут у танка с растянувшейся гусеницей. Стук, лязг, скрежет металла перекрывал чей-то хриплый голос.

— Ты что, мать твою за ногу, ослаб, что ли, трос закрепить не можешь? И куда, куда ты суешь лом… Цепляй за проушину трака, да нет, не та-а-к!.. — Рослый военный в сдвинутой на затылок шапке-ушанке, выхватив из рук бойца трос, ловко закрепил его. Подняв голову, накинулся на командира машины: — А ты чего застыл, словно невесту под венец вести собрался? Так она еще не родилась, ждет, пока молоко на твоих губах обсохнет.

И военный принялся так хлестко допекать лейтенанта за упущение, что ехавший со мной в «виллисе» штабной офицер заерзал на своем сиденье.

— Вы уж, товарищ инженер-капитан, лучше поезжайте отсюда, а то полковник не видит вас, а потом ему будет неудобно.

Меня так и подмывало заглянуть в лицо командиру, о смелости которого я уже была достаточно наслышана.

— Нечего сказать, прославленный танкист! — произнесла я, ни к кому не обращаясь, в надежде, что он, быть может, обернется. Полковник, в эту минуту сидевший на корточках у танка, действительно поднял голову, но не в мою сторону:

— Только баб еще не хватало в этой кутерьме! — зло бросил он.

А теперь вот встретились как самые близкие друзья, — оба в одном боевом строю.

Чем-то родным веет от этого человека, а мысль крючком зацепилась за его фамилию: Ко-ро-та-ев… Ко-ро-та-ев…

Он что-то спрашивает, о чем-то говорит, я машинально отвечаю, слушаю, но вижу уже не его: перед глазами завод, наш комсомольский поход по боевым дорогам отцов, костер на берегу Сиваша…

В сторонке прислонился к стволу расщепленного снарядом дерева Филипп Иванович Гордеев, наш партприкрепленный, поглаживает густо усыпанную зелеными листиками тонкую молодую ветку, выбившуюся из-под обуглившейся раны: будет, будет жить это дерево!..

Вспомнилось все до мельчайших подробностей, и особенно лукавая усмешка, с какой он говорил о себе.

— Вымахал я в свои восемнадцать лет аж на сто восемьдесят два сантиметра. Ребята меня иначе и не называли, как «Эй, телеграфный столб». А фамилия — и смех и грех! — Коротаев… И пошло «Длинный коротыш!»