Между тем шел отсчет последних недель битвы за Сталинград. Мы не слышали по радио выступление Гитлера, зато прослушали речь Геринга во дворце спорта, который заверил, что привел в полную готовность всех служащих люфтваффе. После этих слов Геринг сделал паузу, видимо ожидая аплодисментов, но так и не дождался. В воздухе повисла гнетущая тишина.

На третий вечер пришла телефонограмма о том, что нас направляют в такую-то дивизию в Сталинград. Я напился, а Гиллес поехал к родителям. Когда стало известно о нашем назначении, отношение к нам в офицерском казино кардинально переменилось. Все вокруг стали говорить о страшных событиях, которые нам предстояло пережить, и мы вдруг стали героями. Полковник даже послал нам бутылку вина.

Около 12 часов я, пошатываясь от совершенных возлияний, попытался открыть дверь нашей комнаты, но ошибся и неожиданно увидел перед собой старого знакомого. За столом, вытянув вперед негнущуюся ногу, сидел обер-лейтенант Цанглер, мой бывший командир роты, с которым мы вместе начинали поход против России. В руке он держал почти полный стакан шнапса, а на столе стояла бутылка.

Цанглер тоже сразу же узнал меня и, уставившись на мои новенькие погоны, протяжно произнес:

– Вы?

Я извинился за непрошеное вторжение. Он встал, доковылял до двери, закрыл ее и пожал мне руку. Усадив меня на стул, налил до краев стакан со шнапсом и протянул его мне. В глаза бросилось его одутловатое лицо с всклокоченными волосами, и я, выпив залпом стакан, сказал:

– Меня завтра направляют в Сталинград.

– Я калека, – начал Цанглер, усаживаясь на край кровати. – Вот моя искусственная нога. Бог мой! Вы же помните, каким крепким парнем я был?

Перед моим мысленным взором возникла картина, как он зимой в Польше в 20-градусный мороз в течение 45 минут без шинели и перчаток вертелся на одном месте в центре манежа, следя за лошадьми и отдавая нам команды.

– Давайте выпьем, – предложил он. – Знали бы вы, что мне здесь приходится переживать.

Мы снова выпили, и Цанглер с горечью в голосе продолжил:

– Тут много кадровых офицеров, которые ни разу не были на передовой. Они подозрительно встречают каждого новенького, нет ли у того в мыслях подвинуть их. Но стоит новенькому получить назначение на фронт, как они облегченно вздыхают, а бедолага сразу же становится отличным парнем. Ох уж эти…

Цанглер выругался так крепко, что привести здесь его слова не представляется возможным.

– А на груди у них красуются великолепные знаки отличия, – поддержал я бывшего ротного.

– Знаете, среди них есть такие пройдохи! Пошли их голыми прогуляться из Брюнна до Вены, они и в этом случае умудрятся вернуться с орденом на груди.