По прибытии на место нам надлежало немедленно допросить пленного. Вопросы задавались по определенной схеме, а результаты докладывались в штаб дивизии. Если пленным оказывался офицер или солдат, который, судя по образованию и служебному положению, мог сообщить что-то ценное, я должен был немедленно доставить его в дивизию в Дурово.

Прежде всего мне следовало убедить пленного в том, что ему ничего не грозит. Пленного развязывали, давали ему поесть и покурить, а в это время Хаупт начинал разговор на общие темы. Когда первый шок от факта пленения проходил и человек видел, что никто не собирается его пытать и выкалывать ему глаза, начинался допрос. Многие начинали говорить больше, чем требовалось, и мне становилось трудно возвращать беседу к заданной схеме. Трудностей, как правило, не возникало, большинство сразу же начинали ругать Сталина и плохое снабжение продуктами питания. Это были те, кто хотел таким дешевым способом снискать нашу благосклонность. Со временем все показания сопоставлялись, и у нас складывалась цельная картина, которую мы дополняли свежими сведениями.

Против нас находились две русские дивизии, которые по численности личного состава превосходили наши дивизии вдвое^[178], но по количеству тяжелого вооружения уступали нам в два раза. Военная система полностью напоминала нашу: такая же организационная структура, похожая организация внутренней службы, первоначальная и дальнейшая подготовка личного состава, одинаковая с нами система дорожного движения, питания и снабжения. Точно так же, как и у нас, дело страдало от излишней бумажной волокиты. Поражала схожесть проблем в поддержании воинской дисциплины, воздействия на солдат пропаганды противника. Даже аргументы собственной агитационной работы являлись такими же. Все было схожим, как у близнецов.

Единственное отличие заключалось в осведомленности рядового состава о подлинных названиях воинских частей и соединений, фамилиях вышестоящих командиров. А вот об условиях жизни и настроениях в тылу русские солдаты знали на удивление мало. Нас не оставляла надежда взять в плен такого человека, который был бы из Москвы или, по крайней мере, хорошо знал бы этот город. Нам хотелось поподробнее узнать о ее строениях, промышленном потенциале. Но такие пленные не попадались.

По большей части пленные русские солдаты отличались от наших рабочих и сельских жителей своим дружелюбием и любопытством, способностью быстро схватывать суть происходящего и практическим подходом к жизни. Многие могли немного изъясняться на немецком, который, как выяснилось, изучается в России даже в школах. Поражал ярко выраженный антисемитизм у русских пленных солдат. Однако у меня сложилось впечатление, что все антисемитские высказывания делались, чтобы угодить нам.