Шаламов литературы русской эмиграции не видел. Я ему ее не давал, чтобы случайно его не подставить. Да и он по своей лагерной осторожности, вероятно, ничего бы у себя не захотел оставлять. Но слушать мои рассказы, реплики с использованием «запрещенной» русской литературы ему, конечно, было любопытно.

После того, как меня вынудили перейти на заочное отделение, шесть месяцев я заведовал отделом критики в журнале «Юность» – единственном издании, которое тогда печатало стихи Шаламова. Так что относился ко мне Варлам Тихонович, несмотря на разницу в возрасте и опыте, вполне серьезно.

Однажды рассказал, что к нему приехал секретарь или шофер Степана Щипачёва и попросил для шефа стихи и «Колымские рассказы».

– Я его выгнал и ничего не дал, – сказал Варлам Тихонович, не совсем уверенно, ожидая моей поддержки. Я был очень жестким человеком, и, конечно, Варлама Тихоновича поддержал. Щипачёв был вульгарно сентиментальным, очень плохим, хотя и очень популярным в те годы поэтом, но при этом, будучи секретарем Союза писателей Москвы, был одним из самых влиятельных советских литературных вельмож. И одновременно – либералом. Именно он вне очереди принимал в Союз молодых писателей – Беллу Ахмадулину, Олега Михайлова и других – «омолаживал» Союз, как он сказал на встрече писателей с Хрущевым. Шаламов мог ожидать от него серьезной поддержки в издании книг. Но, во-первых, в те годы Борис Полевой еще не заставил Варлама Тихоновича вступить в Союз писателей и ничего, кроме пренебрежения, Шаламов к Союзу не испытывал. А главное, Шаламов хорошо понимал свое место в русской литературе и место какого-то Щипачёва, да еще присылающего к нему секретаря.

Шел февраль 1966 года. Литераторы, как правило, свои проблемы воспринимали как результат междоусобной литературной борьбы, не понимая, что в СССР все зависело от гораздо более широкого политического контекста. И единственная прижизненная публикация прозы Шаламова как раз и была результатом совсем не литературных отношений. В это время в ЦК шла напряженная борьба между Брежневым и Шелепиным. Шелепин в последний хрущевский год был самым влиятельным человеком в Советском Союзе, поскольку был не только секретарем ЦК, не только заместителем председателя Совета министров, но еще и руководителем Комитета партгосконтроля. Это звучит сегодня малозначительно, а тогда этот партгосконтроль имел ни много ни мало диктаторские полномочия в стране. Во-первых, представители его были в каждой области и в каждом районе, получали такие же оклады, как первые секретари обкомов и райкомов. Во-вторых, по их представлениям, любой партийный чиновник ниже первого секретаря обкома мог быть уволен сразу же. Назначение первых секретарей обкомов, конечно, оставалось прерогативой ЦК. Но Шелепин был ведь еще и секретарем ЦК. Таким образом, Хрущев, готовя свои реформы, которые он не смог осуществить, и всецело полагаясь на Шелепина, доверил ему власть, которой не обладал никто в Советском Союзе. К тому же председатель КГБ Семичастный был учеником и приятелем Шелепина, и министр охраны общественного порядка Тикунов был его ставленником, одним из членов многочисленной сети бывших комсомольцев, расставленных Шелепиным в партийном руководстве и в средствах массовой информации. Но Шелепин не мог сразу сменить Хрущёва, не мог быть его преемником, потому что он не был членом Политбюро. Он стал им только на том пленуме, который прошел сразу после отставки Хрущёва. А потому нужна была промежуточная фигура – на полгода, на год. Такой фигурой и должен был стать Брежнев.