– Язык – это природа художественного творчества, любого про изведения, у каждого автора он свой и должен быть свой, его нельзя взять из словаря Даля.

Я остро ощущал стремление Солженицына пробиться, приспособиться. В «Телёнке» он откровенно пишет, что перед началом публикации, почувствовал, что настало его время, самое пробивное и проходимое – после XXII съезда. Второй положительный герой – Кавторанг у Александра Исаевича, конечно, коммунист. Где-то он восклицает, обращаясь к охране: «Вы не имеете права раздевать людей на морозе. Вы не советские люди, вы не знаете статьи девятой уголовного кодекса». Написано это, конечно, для того, чтобы «Один день» был напечатан, чтобы Хрущев мог сказать, что «Солженицын пишет с партийных позиций». Потом Солженицын, который «жил не по лжи» все это изъял из рассказа и даже специально указал в предуведомлении к последней редакции, что все предыдущие, прижизненные, не должны приниматься во внимание.

Я был человеком из другой среды, чем Солженицын и чем Шаламов, – среды, где была масса арестованных, в том числе брат моего деда и его жена, где были расстрелянные, уехавшие в эмиграцию. Но не было ни одного коммуниста. Для меня солженицынский лагерь не стал открытием. К этому времени я знал о гораздо более страшных лагерях. Знал в основном из книг, изданных в эмиграции. Говорили тогда очень скупо. Но среди моих знакомых было большое количество людей, вернувшихся из лагерей. Была, к примеру, Зинаида Константиновна Манакина. Когда-то признанная московская красавица, по мужу – княгиня Долгорукая. Смолянка, внешне очень похожая на Николая I, считалось даже, что она была незаконной дочерью императора. Изредка она меня приводила и к другим выжившим смолянкам. Среди близких наших знакомых был Сергей Александрович Бондарин, может быть, лучший из всей одесской плеяды прозаик; конечно, Португалов, Аркадий Белинков, Толя Жигулин.

И солженицынский рассказ мне показался очень прилизанным. Оказалось, что какие-то вещи я понял самостоятельно раньше, чем мне начал говорить об этом Шаламов. Из его устных и написанных рассказов для меня стало очевидным, что бригадир не может быть положительным персонажем на Колыме. Бригадир там – по самой своей должности – убийца, принуждающий истощенных, больных людей к непосильной для них работе, от которой они умирают (вспомним у Шаламова: «Я дал себе клятву, что я никогда не стану бригадиром и никого не буду отправлять на смерть»). Ничего этого Солженицын не понимал (более того, в «Архипелаге…» есть характерная сцена, где автор-рассказчик мечтает стать бригадиром). А может быть, не хотел понимать: ему нужны были положительные герои для успеха публикации – коммунист, бригадир, и он их придумал, не зная Колымы, не заботясь о трагической правде. Для меня было достаточно того, что нечего вообще выискивать в лагере положительного коммуниста. Очевидно, потом, прочитав «Колымские рассказы», я понял, что «Один день Ивана Денисовича» – ложь от начала и до конца. Ложь литературная, структурная.