Но еще важнее, что рядом был не только не сдавшийся, но еще и открывший всю бездонную пропасть античеловеческой советской системы Варлам Шаламов, хотя и почти принятый в «Юности», дружный не только со мной, но и со всей компанией Аксенова и Евтушенко – но несдавшийся, непонятый и незамеченный.

Мне Варлам Тихонович был особенно близок – я и сам, не имея его опыта, был жёсток в своих отношениях и оценках. Если не жесткое, то резко критическое отношение к популярным тогда у московских либералов именам и книгам часто было темой кратких, но внятных наших диалогов. В те годы (да, кажется, и сейчас) в либеральной среде были популярны тогда еще не изданные, но широко распространявшиеся в Самиздате двухтомные лагерные мемуары Гинзбург, матери Васи Аксёнова. Коммунистическая среда и психология была и остается близка советской интеллигенции, но что на воле, что в тюрьме, во мне не находила отзыв, была для меня одинаково далека, если не отвратительна. Да и эпиграфы перед главами «Крутого маршрута» то из стихов Блока, то из ее собственных ничего, кроме насмешек, не вызывали. Варлама Тихоновича почти до ярости доводило пренебрежительное отношение Гинзбург к главе партии эсеров Спиридоновой:

– Да как смеет эта ничего не повидавшая советская баба так писать о русской героине, оставшейся несгибаемой, проведшей почти всю свою жизнь то на царской, то на советской каторге… К советским либералам Шаламов, как и я, относился, мягко говоря, сдержанно. Важной причиной его чуждости было и то, что им всем безумно нравились гораздо более прилизанные «Ни дня без строчки» Юрия Олеши, «Книги» Надежды Яковлевны Мандельштам, книги Солженицына, но почти никто тогда не понимал прозы Шаламова, не понимал разницы и в качестве прозы и в позиции, не делал серьезных усилий для ее публикации.

Никакой симпатии не вызывал у Шаламова и другой кумир советских либералов – Валентин Катаев с его новой «модернистической и даже чуть критической» книгой «Алмазный мой венец». Мне не нравились его попытки выпрямить свою биографию и заигрывание с набиравшими силу русопятами. От стариков круга Игоря Александровича Саца я знал, что никаких портретов Троцкого в кабинетах КГБ не висело, потому что влиянием он там не пользовался. Да и почти все в его воспоминаниях было если не откровенной ложью, то очень грубой ретушью. Варлама Тихоновича больше всего раздражал стиль катаевской прозы:

– Он меняет стиль, как пиджак, не понимая его внутреннего смысла.

Шаламов рассказывал, как он ходил на лефовские семинары по стилю, которые проводил Сергей Третьяков в доме у Бриков. Я ему не говорил о своем знакомстве с Харджиевым, обсуждать вопрос о леваках, футуристах и моем отношении к семейству Бриков не хотел. Но мы сходились в очень существенном – обоюдном неприятии сводившего тогда всех с ума Солженицына. Мне «Один день Ивана Денисовича» резко не понравился задолго до знакомства с Шаламовым. Варлам Тихонович не мог принять язык и стиль Солженицына.