Редактор «Радуги» в Киеве был членом партии и должен был быть знаком с постановлением ЦК. Он хотя бы из него знал, что Шаламов является крамольным автором, и ожидаемо отказался печатать рассказ, несмотря на уговоры и мои, и Некрасова, который Шаламова не читал, но меня поддержал.

О плане напечатать «Академика» в «Радуге» я совершенно забыл. А потом у себя среди разных, в основном, тюремных, писем сперва на шел его ответ со стишком, который цитирую в самом начале, а потом и большое письмо, видимо, предшествующее стишку.

В последний раз я видел Варлама Тихоновича здоровым, как ни странно, в Ленинской библиотеке – это была последняя встреча перед моим арестом. Я вдруг заметил его в научных залах среди каталогов, одетого более аккуратно, чем обычно. Удивился – я в библиотеке бывал часто, но Шаламова никогда прежде там не встречал. После его оправдательного письма в «Литературную газету» я к нему не приходил, и даже написал еще одно возмущенное, сохранившееся у меня письмо о том, что не хочу быть с ним больше знаком, но письмо не отправил – все же не так ясно, как теперь, но понимал, что у Шаламова свой особый долг и путь. Шаламов подошел ко мне и начал спрашивать, не знаю ли я кого-нибудь, кто занимается Репиным, его самым ранним, чугуевским периодом. Я пожал плечами: Репин не был любопытным для меня художником. Сказал, что никого, кроме Ильи Самойловича Зильберштейна, выпустившего три тома о Репине, я не знаю, телефон его могу дать, предложил сослаться на меня. Совершенно не понимая при этом, что стояло за странным интересом Шаламова. Не знал, что Сиротинская уже соблазнила Варлама Тихоновича, и тот, видимо, помогал собирать ей материалы о Репине для готовящейся тогда в ЦГАЛИ публикации. Было забавно, что я дал ему телефон Зильберштейна, женой которого была Наталья Борисовна Волкова, в те годы директор ЦГАЛИ и начальник Сиротинской.

Вскоре меня арестовали. Я вернулся через пять лет. Жить в Москве мне не разрешалось: у меня был надзор и запрет на проживание даже в Московской области, но у меня была пара месяцев, для того чтобы найти себе где-то жилье. Со мной эти месяцы как с писаной торбой возились старые знакомые, старались помочь мне, в чем могли, – Миша Айзенберг, Лёня Глезеров, Саша Морозов. И в первый же вечер я спросил: «А где Варлам Тихонович?» Произошли, конечно, существенные изменения в уголовной жизни, да и я был совсем в других местах, не на Колыме. Но мне, естественно, очень хотелось обсудить с ним свои тюремные и недолгие лагерные впечатления. И вдруг выяснилось, что никто не знает, где Варлам Тихонович, и давно его не видели.