Да, так 191-я статья Уголовного кодекса – это нанесение тяжких телесных увечий сотруднику милиции. На меня этот здоровенный майор с таким сожалением посмотрел – а я еще после долгих голодовок и карцеров вообще едва ходил – и с заметным удивлением спросил: «Ну что вы могли сделать сотруднику милиции?» И я ему честно сказал, что это просто ошибка в справке об освобождении.

Для Варлама Тихоновича надо было найти каких-то помощников, защитников в Москве. Меня самого отпускали из Боровска для поездки к жене, матери, детям раз в месяц на три дня.

Поэтому во второй или третий приход к Варламу Тихоновичу я взял с собой Сашу Морозова – литературоведа, специалиста по Мандельштаму и знакомого Шаламова по кружку Надежды Яковлевны, куда сперва был вхож и Варлам Тихонович. Оттуда, как из всех либеральных кругов Москвы, его «попросила», кажется, сама Надежда Яковлевна, как только выяснилось, что Шаламов мнит себя поэтом и прозаиком, а не только почитателем Мандельштама, да еще и возлагает надежду в сохранении своего архива на Сиротинскую, которую Надежда Яковлевна вполне оправданно считала сотрудницей КГБ (об этом Сиротинская написала сама).

Саша Морозов без меня в этом доме престарелых сделал две вещи, одна из которых была замечательная. Постоянно находясь с Варламом Тихоновичем и научившись разбирать его, в общем, очень невнятную речь, он понял, что Шаламов без перерыва бормочет, сочиняет все новые и новые стихи. Саша записал и опубликовал в «Вестнике РХД» в Париже последние шаламовские тексты. Это, конечно, было большое дело. Но одновременно Саша сделал вещь, которую делать не надо было ни в коем случае (и скромно умалчивает об этом в своих воспоминаниях). Он начал водить к Шаламову врачей, помощников, фотографов и просто либеральных московских дам. Приличных и с не очень приличной репутацией. С одной стороны, они заботились о Варламе Тихоновиче. Кто-то связал ему шапочку, кто-то ему что-то готовил, кто-то приносил фрукты, находил врачей, и все это было полезно. Но, с другой стороны, этот дом престарелых внезапно стал модным местом, как сейчас бы сказали, для московской либеральной тусовки. Это выяснилось месяца через два-три. Придя к Варламу Тихоновичу, я застал сразу трех московских дам и сказал Саше, что этого делать нельзя ни в коем случае, что это просто опасно. Пока к Шаламову никто не приходил, интереса к нему у КГБ уже почти не осталось, казалось, Сиротинская надежно его изолировала. Если бы к нему ходили два-три человека, скорее всего, это тоже было бы безопасно. Но когда к нему начали ходить ежедневно и разного возраста дамы начали рассказывать друг другу, что оказывается, есть такой Шаламов… А к этому времени вышел парижский том «Колымских рассказов». Шаламов наконец стал признанным на Западе писателем. Больше того, он получил премию Свободы французского ПЕН-клуба.