We in the twentieth century are closer to the thinking of the eighteenth century than to the thinking of the nineteenth century»; «I believe <…> the roots of Russian poetry lie in the eighteenth century. It is easy to create once someone has shown the way – made the form, if you will. <…> In the eighteenth century new forms were created everywhere. And we too, in the twentieth century are looking again at how a thing is done. [Massie 1972: 308][606]
We in the twentieth century are closer to the thinking of the eighteenth century than to the thinking of the nineteenth century»; «I believe <…> the roots of Russian poetry lie in the eighteenth century. It is easy to create once someone has shown the way – made the form, if you will. <…> In the eighteenth century new forms were created everywhere. And we too, in the twentieth century are looking again at
В отличие от установки на отбор поэтов «первого ряда», «наиболее значительных поэтических явлений», «перворазрядных поэтов», свойственной большинству антологий современной русской поэзии, вышедших на Западе в 1950-1970-е годы (в том числе [Марков 1952; МАБВ 1978][607]), Антология Кузьминского давала широчайшую панораму групп, кружков, индивидуальных направлений неподцензурной поэзии 1950-х – 1970-х, в их взаимосвязях, публикуя на своих страницах и тех авторов, чья «литературная физиономия <…> окончательно еще не определилась, но уже несет в себе некоторые своеобразные черты» [Ежов, Шамурин 1925: 7].
Интересно, что и в этом аспекте Кузьминский апеллирует не только к теоретикам и историкам литературы, но и к суждениям поэтов. Напомним, что такого же широкого взгляда на историю литературы придерживался Блок. В заметке к составленным им в 1919 году для издательства 3. И. Гржебина спискам русских писателей XVIII–XIX веков Блок поясняет:
Всё наше прошлое представляется на суд поколениям, следующим за нами людям, очень отличающимся от нас, потому что переворота большего, чем переживаем мы, русская история не знала по крайней мере двести лет (с Петра), а то и триста лет (Смутное время). <…> И потому мы должны представить с возможной полнотой двухвековую жизнь русского слова – начиная с бедного Посошкова, открывшего собою длинный ряд тех, кого волновал основной вопрос эры, социальный вопрос <…> и кончая – увы! – тоже еще бедным человеком, который плакал прекрасными слезами накануне жестокого, трагического, забывшего слёзы XX века. <…> Кроме поэтов, признаваемых всеми, есть много стихотворцев, каждый из которых создал несколько замечательных вещей и массу произведений, потерявших всякое значение. Чтобы не пропустить замечательных произведений, мы не должны бояться множества имен. [Блок 1962в: 136–138, курсив автора. – Ю. В.]