Всё наше прошлое представляется на суд поколениям, следующим за нами людям, очень отличающимся от нас, потому что переворота большего, чем переживаем мы, русская история не знала по крайней мере двести лет (с Петра), а то и триста лет (Смутное время). <…> И потому мы должны представить с возможной полнотой двухвековую жизнь русского слова – начиная с бедного Посошкова, открывшего собою длинный ряд тех, кого волновал основной вопрос эры, социальный вопрос <…> и кончая – увы! – тоже еще бедным человеком, который плакал прекрасными слезами накануне жестокого, трагического, забывшего слёзы XX века. <…> Кроме поэтов, признаваемых всеми, есть много стихотворцев, каждый из которых создал несколько замечательных вещей и массу произведений, потерявших всякое значение. Чтобы не пропустить замечательных произведений, мы не должны бояться множества имен.

В теоретическом плане, помимо идей литературной эволюции формалистов, Кузьминский ориентировался на опыт С. А. Венгерова, использовавшего в качестве основы для создания истории русской литературы 1890–1910 годов автобиографии поэтов-символистов и материалы проведенного им анкетирования писателей[608]. Практиковал анкетирование и Кузьминский. Но, увлеченный в большей степени футуризмом, он учитывал исследования по обе стороны океана в этой области (прежде всего о Хлебникове)[609], разделяя взгляды Маркова на историко-культурную ценность мемуаров и переписки поэтов[610]. В состав Антологии для документализации «третьей четверти века» были включены: ответы некоторых авторов на «Анкету из тринадцати пунктов», фрагменты из переписки Кузьминского с редакциями и друзьями (представлявшие в том числе форму литературной полемики), документальная и мемуарная проза (роль последней акцентировалась в т. 5А заголовком «Мемуары о живых»), рецензии.

Суждения Кузьминского об эмоциональной доминанте, общей для всего поколения («мрак и смех»), и о пересечении художественных кругов Ленинграда, «так что один поэт может быть причислен сразу к трем различным направлениям, что, кстати, и характерно, потому что поэтическая близость часто зиждилась на чисто человеческих симпатиях» [АГЛ 1: 20], заставляют вспомнить тезисы Венгерова из статьи «Переоценка всех ценностей. (1890-е годы)» о «психологическом единстве» и взаимосвязях внутри одного литературного поколения, «несмотря на всё внешнее разнообразие и пестроту» [Венгеров 2004: 10][611].