Замятин написал Федину, находившемуся в то время в Берлине, чтобы поблагодарить его за присланные газеты. Он пытался представить атмосферу на заседаниях оргкомитета будущего Союза писателей, которые прошли в октябре и ноябре: «…и, признаюсь, не вышло, фантазия моя этого не вмещает, как не вмещает Белого или Пастернака…». Затем он описал трудности возвращения в Париж:

Неделя в Париже по приезде прошла в самом гнусном занятии: поисках квартиры. Наконец, поселились – и, кажется, влипли: холодновато. Сейчас сижу и в ударном порядке сочиняю статью для одной английской газеты о… русском судостроении. А потом пойдут одновременно сценарий для Gaumont-a и роман – двигающийся невыносимо-черепашьим шагом, потому что все время приходится отвлекаться для разных мелких работ[512].

Неделя в Париже по приезде прошла в самом гнусном занятии: поисках квартиры. Наконец, поселились – и, кажется, влипли: холодновато. Сейчас сижу и в ударном порядке сочиняю статью для одной английской газеты о… русском судостроении. А потом пойдут одновременно сценарий для Gaumont-a и роман – двигающийся невыносимо-черепашьим шагом, потому что все время приходится отвлекаться для разных мелких работ[512].

12 декабря он сообщил Куниной-Александер, что их квартира находится на улице Ламбларди, 22, в 12-м округе: «Сейчас устаю – много беготни, и по делам, и по развлечениям – на юге очень обмонастырился, надоело. Скоро опять сяду за работу»[513]. В тот же день он написал Постникову, что после отдыха на юге две недели в Париже показались ему холодными и серыми: «На беду Людмила Николаевна расклеилась: обострился старый процесс в бронхиальных железах, нужно ее лечить, умащать сливочным маслом и etc. Мобилизую на сей предмет финансы»[514].

В последние дни уходящего 1932 года Замятины написали письма Булгакову в Москву и Постникову в Прагу. Сначала, в сочельник («…а по-ихнему Reveillon»), Булгакову написала Людмила:

Хорош Reveillon, когда +15, когда сияет солнце, продают розы… <…> Нет, я предпочитаю в сочельник мороз, снег, яркие звезды, а Новый год встречать не в ресторане на Монмартре, а в Москве или в Ленинграде и – с Вами, дорогой Михаил Афанасьевич. Такое пожелание я делаю себе на 1933 год. <…> Мы безбожно застряли на Ривьере, только с месяц, как вернулись в Париж. ЕИ делал в Ницце один сценарий, потом писал роман, а я купалась, купалась и кажется, перекупалась – чувствую себя в Париже не очень хорошо. А Париж – такой красивый, стремительный, фантастический, каждый день открываю в нем всегда новое.

Хорош Reveillon, когда +15, когда сияет солнце, продают розы…