Мужчина оглянулся и кинулся к машине. Ему снова приказали остановиться, но он уже подбегал, и шофер, желая помочь, распахнул дверцу.

Ах, эти добрые человеческие побуждения! Он подбегал к машине сзади, и ему пришлось огибать дверцу.

Юрка всем телом ощутил, что сейчас грянет выстрел, мысленно умоляя незнакомца упасть на землю.

— Не стре… — Команда совпала с очередью.

Офицер, забежавший чуть впереди солдата, пригнул автомат к земле.

— Не стрелять… твою мать.

Мужчина, качнувшись, ухватился за дверцу, медленно стал оседать. — Вези в больницу, — приказал офицер.

Шофер засигналил. Из дома выскочила женщина в белом халате.

Юрка тяжелыми шагами направился к ним. Прохожий, которого он невольно пустил под пули, не должен был пострадать.

Не обращая внимания на солдат, он вскинул руку, преграждая путь скорой помощи.

— Тетенька, он будет жить?

Юрка взглянул на перегородку и отшатнулся… С затянутой дерматином кушетки, на которой лежал человек, капало что-то темное.

Склонив голову, Юрка побрел куда глаза глядят. Он не таился и, видимо поэтому, его никто не остановил.

Он погубил человека… Эта мысль, как поводырь, вела его неведомо куда. Он и только он виновен в том, что случилось, нет ему ни прощения, ни места под плоским, как жаровня, небом, усеянным мелкими, словно раскаленный штыб, звездами.

Иногда Юрка садился на скамейку или останавливался, бездумно глядя перед собой. Когда в очередной раз он поднялся с лавочки, увидел в просвете аллеи силуэт многоглавого собора.

Барабан главного купола представлялся великаном-витязем в окружении своей поменьше ростом дружины… Они стояли недвижимо над замертво притихшей землей. И не было им дела до Юркиных метаний.

Влекомый необъяснимой силой, он очутился на Соборной площади, широкой, как поле, только покрытой брусчаткой.

Он не замечал памятника Ермаку, не в силах отвести глаз; совсем близко, как будто отдельно от купола, стоял в небе крест, похожий на перекрещение длинного и короткого мечей. И Юрка не шел, а словно поднимался ввысь, тщась коснуться креста. Всегда гуляющий по площади ветер сносил немудреное заклинание: «О боже, боже». Ощущая стыд, что не знает ни одной молитвы, он уже не видел крест, слишком близко подойдя к храму.

И чуждо все вокруг вдруг стало ему. Не легче, а много хуже почувствовал он себя. И невозможно было ни заглушить, ни уменьшить боль.