После обмена рукопожатиями Фёгеляйн смотрит на Франка и говорит:

– Значит, это вашего отца казнили тут в 1946 году.

– Именно, – кивает Никлас, – Ганса Франка.

– Конечно, знаю, – мягко улыбается Фёгеляйн, словно они обсуждают общего знакомого – какого-нибудь герра Мюллера.

– Я хотела бы сразу уточнить про спортзал и крыло, где их содержали, – вступаю я осторожно.

– Видите ли, – говорит Фёгеляйн, – я должен вам всем сразу кое-что объяснить. Разумеется, не вдаваясь в подробности. Да, они все, заключенные нацистские бонзы, были здесь. Но проживали они в этом крыле, – Фёгеляйн указывает рукой на стену, куда упираются лестницы.

– Не понял, – Франк почесывает лысину и оглядывает стену.

– Кажется, дошло, – говорю я, пока Фёгеляйн держит паузу, – точно! Когда мы были в восточном крыле, там, где зал №600… Если выглянуть в окно из коридора и посмотреть на здание тюрьмы, оттуда видно, что огромная часть стены, в виде большой арки, заштукатурена, – так, словно…

– Словно мы снесли это крыло, – кивает Фёгеляйн, – да, оно было снесено.

– Что? – в один голос спрашивают Франк и Эйзенштейн, который и без перевода вдруг начал понимать, о чем идет речь.

– В начале восьмидесятых были снесены два корпуса тюрьмы, восточный и северный, и спортивный зал, где повесили вашего отца, – продолжает Фёгеляйн (он что, думает, Никлас пришел почтить память отца?). И добавляет: – По всем понятным причинам. А западный и южный мы задействовали по прямому назначению.

– Почему-то я была не в курсе, – говорю.

– А мало кто в курсе, – пожимает плечами Фёгеляйн, – места для любопытных туристов там, за стеной, а здесь – жизнь и работа. Тут мало кто бывает. И то мы согласились пустить вас сюда потому, что отец господина Франка закончил здесь свои дни. Так что вы и правда в историческом месте. Они были здесь. И повесили их тут.

Фёгеляйн показывает пальцем в окно. Туда, где простиралось когда-то восточное крыло тюрьмы, а позже было отрублено и уничтожено, словно объятая гангреной конечность. Все мы устремляем взоры в окно, на небольшой тюремный пустырь, где с помощью столь уважаемого Никласом палача сержанта Вудса в нескольких метрах от нас были повешены нацистские преступники. И где теперь находится то самое пространство, которое очевидно стало тюремным двором.

Молчание длится с минуту.

Кап. Кап. Кап.

Я оборачиваюсь: с высокого тюремного потолка на серый кафель тюрьмы капает вода, и этот звук в нашем большом общем молчании с каждой секундой становится всё более душераздирающим.

Франк вдруг говорит:

– Я был здесь, в тюрьме. Но туда, где были камеры, нас не пускали.