– Омерзительно. – Рихарда передернуло. – Хорошо, что я не стал его другом.

– А был шанс? – вцепилась я в собеседника, желающего уйти от этой темы и демонстративно отводящего глаза в сторону. Фон Ширах нехотя проскрипел в такт стулу:

– Шанс, наверное, был. Но мы же объединяемся по принципу интереса друг к другу, а не из желания воссоздать скамью подсудимых – мол, вот фон Ширах, вот его товарищ Гесс, а вот Риббентроп или Франк. – Тут Рихард брезгливо поморщился. – Мы не хотим этого. Наши родители и при жизни никогда не были дружны, всё, что их объединяло, – это Гитлер, а потом – Нюрнбергский процесс. Ничего общего у этих людей не было.

– Забавно, – улыбнулась я.

Рихард насторожился.

– А что тут забавного?

– Я вдруг подумала, что дети героев – к примеру, сын Эрвина Роммеля и сын фон Штауффенберга, – находятся в приятельских отношениях и очень нежно друг о друге отзываются.

Ширах звякнул о блюдце опустевшей чашкой из-под кофе, которую он до этого перевернул дном к верху, чтобы последняя капля упала ему на язык:

– Это личное. Вряд ли дело в их отцах.

– Кстати, Рихард, а вы знаете, что прах Рудольфа Гесса перезахоронили? Совсем недавно.

– Конечно, – кивнул тот, – только не перезахоронили, а эксгумировали останки, чтобы не было этих диких сборищ неонацистов, которые сотрясали весь Вунзидель. Это ужасно!

– А где могила вашего отца? – поинтересовалась я. Рихард изменился в лице. Он сказал:

– В Крефе. На реке Мозель.

– Вы бываете там?

– Думаю, там есть кому за ней приглядеть. Я хочу заказать воды, – прохрипел Ширах.

– А правда ли, что на могильном камне надпись, которую хотел ваш отец?

Ширах отвернулся и сказал, глядя куда-то в сторону:

– Я не знаю, какую он хотел надпись.

– Хорошо. А какая есть?

Рихард вздохнул, давая понять, что эта тема ему скучна, и выплюнул через губу: