Он так давно не видел света, что почти забыл, каким тот может быть ярким. Не белым и смертоносным, как молния, а теплым, струящимся, ласкающим кожу. Зажмурившись, Андрей с удовольствием подставил лицо солнцу. Как там сказал Игумен? Присматривать за ним будет? Плевать на него. В этой глуши Андрей пробудет недолго. Вот окрепнет, обретет силу, и уедет в большой город. Может, даже в столицу. Там много огней, девчонок в коротеньких юбочках, много возможностей и путей. Затеряется – никто не найдет. А уж если унесет с собой Слово…

Андрей возбужденно облизнулся и увидел, как на двор выходит Акулькина мать.

«Ульяна», – подсказал Павел.

Она оказалась высокой и тощей, таких в Тарусе называли «штакетина», лицом и комплекцией девчонка явно пошла в нее.

– Отец где? – спросила женщина. У нее был тревожный и надломленный голос, плечи то и дело нервно вздрагивали.

– К брату Маврею ушел вместе с кошечкой, – добродушно ответила Акулька.

– С какой кошечкой?

– С сестрицей Аленкой.

На лицо Ульяны набежала тень. Или это просто облако на время закрыло солнце?

– С кошечкой, значит, – повторила женщина.

Андрей хорошо различил эту интонацию: звенящую от сдерживаемой ярости и обиды.

Ульяна на время скрылась из поля зрения. Андрей не торопился приоткрывать дверь шире, он чувствовал себя мальчишкой возле замочной скважины, и в этом ощущался элемент игры, какой-то чистый, незамутненный восторг. Андрей чувствовал себя живым.

– Жалко курочку, мама! – снова послышался высокий голосок Акульки.

Они снова появились в поле зрения: держа в одной руке курицу, другой Ульяна вытащила из деревянной колоды топор. Легко вытащила, с одного раза.

– Ты ведь хотела на ужин куриный бульон, – возразила она, даже не оглянувшись на дочь. – А папы нет, придется все делать самой.

– Я больше не хочу бульон! – попыталась спасти положение Акулька. Курица трепыхалась в плотно сомкнутых пальцах матери, скребла когтями по колоде.

Память возвращалась, проявляясь, как старый фотоснимок. Андрею вспомнилось, как они с братом гостили в деревне у бабушки. Как и многие деревенские, она держала кур и свиней, но никогда не рубила головы сама, предоставляя эту работу деду. Каждый раз, когда дед вытаскивал топор, бабушка уходила в дом или отправлялась по делам, и к ее возвращению тушки обязательно должны были лежать в отдельном тазу, готовые к ощипу и разделке, а кровавые пятна отчищены и присыпаны песком. Втайне дед посмеивался над женой, но никогда не перечил, зато неодобрительно качал головой, когда Павел в ужасе закрывал лицо руками, бубня под нос: «Мужик ты или кто? Бери пример с Андрюхи!»