Могла ли нанести удар женщина? Вполне могла. У кого был мотив? У всех, кроме, пожалуй, Маланьи. Степан и Леля желали завладеть Словом, Ульяна – уехать из деревни. Затюканная, задавленная мужем, ревнующая его к чужим женщинам, и дрожащая, как осиновый лист – поди, пойми, от вечного страха перед Черным Игуменом или от страха быть раскрытой?

– У нее нет… Слова, – выдавил Андрей, в слепоте шаря ладонями по стене. Остро пахло кровью, и от этого кружилась голова и к горлу подкатывала желчь.

– А у кого есть? – жадно спросил Павел.

Есть ли у него? У них обоих? Между близнецами снова протянулась связующая нить молнии, и на одном конце нити стоял мертвый Андрей, на другом – Павел. Зазвучит Слово – и мертвые займут место живых.

Ладонь пронзила боль.

Мир перевернулся: пропала изба, печь и мертвый старик. В дверную щель снова било полуденное солнце, а по распоротой ладони струилась кровь, но боль оказалась желанной.

– Сдохни, – с упоением повторял Андрей. – Умри.

По телу волнами шла дрожь, и Павел не откликался. Только тогда Андрей выдохнул и убрал руку от острой шляпки гвоздя. Высунув язык, облизал рану, смакуя будоражащий медный привкус.

Теперь хорошо. Теперь он снова один.

А вот Ульяна была не одна: рядом с ней размахивали руками люди в белых рубахах. Пояса трепыхались как мотыли, насаженные на крючок.

Корм для рыб. Они все были кормом.

– Неужто нашли? – повторяла Ульяна, все еще сжимая в руке топор.

– Нашли, только что баграми выловили! – причитала женщина, покачиваясь и прижимая ладони к лицу. – Головушка пробита!

– С камня он сверзился, как пить дать, – сплевывал мужик. – Бегал по деревне, дебоширил, никакого покоя от него не было. Сам виноват.

И чинно целовал подвеску-рыбку.

– Михаил Иванович подозревает убийство.

– С пьяных глаз он подозревает!

– И все же, расследовать будет. В свои руки возьмет. Уж ему Рудакова черте чего наговорила!

– Я видела, она сюда приходила поутру, – сдавленно ответила Ульяна. – Что же делается, Господи?