В красный цвет окрасилось пламя, в черное – загустевшая тьма. Как долго он провел в этой тьме, подсвеченной вспышками молний? Сколько пытался пробиться сквозь плотный панцирь неверия, глодал раненое сердце брата, до капли выпивая его боль и муку. И вот – Павел уверовал, и по вере ему воздалось.
– Хочешь, вылечу? – спросила Акулька.
– А можешь?
Вместо ответа она криво улыбнулась и коснулась губами его руки…
…будто снова опустили в кипящее пламя.
Судорога свела мышцы, ногти свободной руки заскребли по полу. И из-за плотной завесы небытия выглянул близнец. Заскрежетал зубами, пытаясь что-то сказать, вперился взглядом в девчонку. Видела ли она? Прикрыв ресницы, дохнула на рану. И раны не стало.
– Все уже, все, – заботливо проворковала, гладя его по руке.
Андрей испустил долгий вздох. Рука не болела, не саднила разбитая губа. Он дотронулся кончиком языка – опухоли не было. Приложил ладонь к лицу и ощутил приятную упругость кожи, лишь кольнула проросшая щетина. Настоящая, живая.
– Это кто тебя научил? – спросил он.
– Никто, – чуть стеснительно ответила девчонка. – У деды подсмотрела.
И захихикала. Андрей вздохнул, снова облизал губы и спросил невпопад:
– Сигареты есть?
– Курить гадко.
– Это кто говорит?
– Папка говорит.
– Много он понимает, твой папка.
Снова попытался привстать. На этот раз тело отозвалось куда охотнее, мышцы не дрожали так сильно, пальцы слушались. Андрей сгреб солому в горсть и швырнул перед собой. Желтые остинки посыпались, ложась на дощатый пол.
– Не балуй, а то нажалуюсь! – строго сказала Акулька. – Папка здесь самый главный.