Акулина замотала головой
– Больно, папка! – всхлипнула она. – Жжется сильно, когда
Она дотронулась худой рукой до горла, и далеко над лесом, высветлив крест Окаянной церкви, полыхнули зарницы.
– Уйдем скоро, обещаю, – шепнул Степан, сжав дочери плечо, и она одеревенела под его рукой.
– Правда, папка?
– Правда.
Он выпрямился, обвел сощуренным взглядом паству. Стоя на коленях, люди молились. Шевелились сухие рты, блестели на глазах слезы. Платки и пояса вовсю трепал ветер, гнулся лес, обнажая макушку Окаянной церкви, а воздух гудел от многоголосого хора:
– Пастырь и учитель всех верою притекающих к твоему заступлению. Избавь свое стадо от волков, губящих его, от гнева Божьего и вечной казни. Повели именем Своим, батюшка! Открой наши невидящие очи, уничтожь нашу глухоту, исцели хромоту, возврати речь немоте, возврати нам здоровье, воскреси из мертвых…
– Кирилла, раба Божьего! – громче всех выстонала Рудакова, покачиваясь из стороны в сторону.
– Смилуйся, батюшка! – подхватила паства. – Возврати снова жизнь! Оборони нас со всех сторон от внутреннего и внешнего зла! Хвалу, честь и славу да воздадут Тебе всегда из века в век! Да будет так!
– Да будет так! – шептала Рудаков.
– Так! – гудели мужики.
Лица у всех потные и серые, глаза блестят, а внутри – пустота.
«Да они же мертвые все! – червем зашевелилась в мозгу неприятная мысль. – И Маврей, и Аверьян, и сестра Олимпия, и брат Арефий… умерли в тот момент, когда услышали Слово».
Сырой холодок прокрался по спине, Степан глянул на дочь. И, не сводя глаз с нее, заговорил:
– Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его! Коли праведник ты, коли следовал заповедям Моим, коли не дрогнула в сердце вера – заслужишь воскресения и жизни вечной!
Помедлил, переводя дух. Люди внимали, впитывали слова, как губка. У мужиков пролившаяся из носа кровь засохла на усах, женщины стояли простоволосые. И все неподвижны, и все бездумны. Кого оживить-то хотят? Точно ли Кируху Рудакова? Или, может, себя?