Он упал рядом с Акулиной на колени и ткнулся лбом в траву…
Его стошнило прямо на брюки.
Дрожа и вытирая рот, Андрей огляделся.
На земле вповалку лежали люди. Кто-то без движения, кто-то шевелил ногами, как перевернутый на спину жук. Степан черных стоял на карачках и поводил туда-сюда тяжелой головой. Из его ноздрей текла кровь и капала на бороду.
– Папка! – сказала Акулька.
Поднявшись, она заковыляла к отцу. Черных поднялся, отхаркивая кровь.
– Что… это было? – пробормотал отец Спиридон, приподнимая посеревшее и тоже окровавленное лицо.
– Слово, – ответил Черный Игумен.
Акулька подбежала и ткнулась ему в ноги. Степан рассеянно ухмыльнулся, гладя дочь по волосам.
– Иное Слово, – продолжил он, – гладит, как отчая рука. Иное сечет, как меч. Теперь же узрите силу и уверуйте! Вот она! – Степан поднял сжатый кулак. – В моих руках окрепла!
– Веруем! – застонали, приподнимаясь, люди. – Батюшка, веруем!
– Глупцы! – через силу выплюнул отец Спиридон. – Не знаете… с чем связались. Есть силы… человеку не подвластные… прельщающие вас чудесами и знамениями… но ведущие к погибели…
– Скажи это несчастной матери, – Черных кивнул на пластом лежавшую Рудакову. – Она пришла к тебе в час горя и неверия, а ты не сделал ничего. А я – верну ей сына.
– Веру… ю, – прошептала Рудакова и поползла к Степану, извиваясь ящерицей. – Батюш… ка, спаси-и…
Андрей тоже поднялся, голова отяжелела, будто его снова шарахнуло молнией. Он коснулся щеки и захолодел – показалось, под пальцами заскрипела обугленная корка.
«Не дамся», – упрямо подумал он и, сощурившись, глянул на Акульку.
Девчонка стояла, все так же обнимая отца. А над ее головой, густея и закручиваясь спиралью, вращалось грозовое облако.
– И ныне я обращаюсь к вам! – воздел ладони Черный Игумен. – Тем, кто уже уверовал и познал Слово! И к тем, кто только что прозрел! Вот я, стоя перед вами открытый, несущий в себе Волю Божию – Альфа и Омега, последний и первый. Я есмь, и был, и буду! Верите ли мне?