Наконец ноги коснулись угля, и я снова услышала, как меня позвал Лаон. Он забирался ко мне, я уловила шуршание его шагов. Его рука в темноте обхватила мою, и я вдохнула пьянящий аромат физических усилий.

Лаон усадил меня на землю, и я прислонилась к его спине.

– Отдышись, – сказал он. – Там есть дверь, но она за горой угля. Никак не доберусь до щеколды.

Глаза медленно привыкли к темноте, и я разглядела обведенный светом прямоугольник двери. Высокая куча угля, наваленного перед ней, не позволяла ей открыться.

Когда ко мне наконец вернулось дыхание, я рассказала Лаону о решении мистера Бенджамина.

– Мы еще не знаем, поедем ли куда-нибудь, – мрачно произнес тот.

– Знаю, ты думаешь, что она все еще может нам отказать.

– Может.

– Мы сделали все, чего она хотела, – в мой голос проникла нотка знакомого отчаяния.

– Фейри не…

Лаон тяжело вздохнул, и я почувствовала, как дрожат у него плечи. Он протянул руку, чтобы меня поддержать, а я по-прежнему опиралась на его спину. Наши пальцы переплелись. Я улыбнулась этой близости.

– Нам не предсказать ее поступков, – закончил Лаон.

– Мистер Бенджамин назвал ее самой человечной.

– Это вовсе ни о чем не говорит. Никто понастоящему не понимает фейри.

– Знаю, ты не слишком высоко ценишь доводы Парацельса.

– Дело не только в этом, – ответил он. – Были и другие теории. Что они видят себя не людьми, а частями историй. Что они снова и снова играют роли, для которых были рождены.

– Звучит очень по-кальвинистски, – поддела я, – а предопределение в наши дни не слишком-то в моде.

Лаон усмехнулся в ответ.

– Полагаю, все мы связаны ролями, для которых рождены.

– «Потому что вы спасены по благодати через веру, и это не ваша заслуга – это дар Божий» [101]. А цитирую я, словно бездушный подменыш, – я подмигнула, хотя было слишком темно, чтобы он увидел, и вскочила на ноги. – Ну что, начнем?