Владимир аккуратно свернул веревку — он любил, чтобы все было в порядке. Движением подбородка он указал на фургон, на реквизит, на клетку с голубками.

— Не доверяет, — пробормотал он.

— Надо было мне идти самому, — простонал Дутр.

Он едва держался на ногах и чувствовал, что никого, никого не хочет видеть. Ему хотелось одного: уйти отсюда по пустынной белой дороге с пугающе четкими тенями сосен.

Дверь второго фургона распахнулась.

— Эй, где вы? — крикнула Грета.

Они позабыли о ней. Одетта взглянула на Пьера.

— Иди к ней, — сказал он.

Грета заметила их. Насвистывая, она опустилась вниз, и все трое болезненно ощутили одно и то же: к ним подходила покойница в белом платье — подходила, едва касаясь земли. Не по себе стало даже Одетте.

— Погаси фонарик, — попросила она Владимира.

И пошла навстречу девушке, обняла ее за плечи и заставила повернуться. Две тени, слившись в одну, побрели между деревьями. Дутр ждал. Владимир тоже. Им обоим казалось, что сейчас-то и совершается настоящее преступление. Одетта говорила, они без усилий различали ее глухой рокочущий голос. С секунды на секунду Грета получит смертельный удар. «Пусть, пусть она скажет ей всю правду!» — мысленно пожелал Дутр. Он не мог больше ждать. Голова у него кружилась. Одетта снова обняла Грету за плечи. Дутр прислонился к перегородке. И вдруг белая тень безмолвно соскользнула вдоль черной. Дутр упал на колени. Владимир вытер о брюки вспотевшие руки и прыгнул вниз, чтобы помочь Одетте поднять Грету. Одетта с Владимиром увели ее. Странные булькающие звуки рвались из горла Греты: казалось, что из открытой горловой раны вытекает кровь. Дутр остался один возле мертвой. «Мне больно… Мне невыносимо больно, но я наконец свободен… В двойной и двойственной любви было что-то чудовищное… Спасибо тебе, Хильда». Так говорил какой-то безликий голос то ли в мозгу Дутра, то ли в его сердце. К нему можно было прислушиваться и не прислушиваться. Но заставить его замолчать было нельзя. Луна не спеша поднималась на небо. Лучи ее вскоре заглянули в фургон. Лунный свет прибывал как вода, одевая голубизной ноги мертвой. Встрепенулись в клетке голубки, захлопали крыльями, задевая ими за прутья клетки. «Я люблю тебя по-прежнему, — говорил голос, — потому что ты по-прежнему здесь. Ты просто переменила имя. Имя ничего не значит. И значит все. Теперь я могу жить. Спасибо…» Огонек мелькал в окнах второго фургона, где Грета пыталась понять, что произошло. Дутр сидел прислонившись к двери, он был так слаб, что тронь его пальцем, и он свалился бы на землю. Свернутая кольцом веревка лежала возле кушетки, куда бросил ее, уходя, Владимир. Веревка профессора Альберто!.. Волшебная веревка, по которой каждый вечер карабкалась Аннегре… Нет, утро не наступит никогда! Внутри у него стало тихо-тихо. Он подполз на коленях к ее телу, наклонился и прижался губами к мертвому лбу, лоснившемуся в полутьме, словно камень. Потом сдернул с кушетки покрывало и укрыл неподвижное тело.