Качая головой, она плакала, и ее слезы капали на руки Дутра.

— Грета… Ты же знаешь, что я люблю тебя.

— Jа.

— Ну и?

— Ich will fort![18]

— Не понимаю.

Но тут же он понял.

— Ты хочешь уехать? Тебе плохо с нами?

— Jа.

— Потому что нет больше Хильды?

— Jа.

— Хильда не любила тебя.

Грета с силой оттолкнула его, и Дутр даже не старался понять, что именно с таким негодованием говорит она ему.

— Нет, — снова повторил он, — она тебя не любила. Я уверен. И ты поступишь очень глупо, если вдруг… И потом, Грета, я же здесь… Ich bin dach da![19]

Обняв ее за плечи, он гладил ей щеки, волосы. Зачем говорить какие-то жалкие слова, корежа их и перевирая? Пусть будет она, пусть она будет здесь. Ничего другого ему не нужно. И если она не любит его, то пусть хотя бы позволит ему любить себя…

Он обнял ее крепче, коснулся губами век — они бились и трепетали, как птичьи крылышки, крылья голубки. За занавесом — пустота, ряды безмолвных кресел, а он длил и длил каждый свой поцелуй, словно кому-то бросал вызов. Он медленно вел губами по щеке, и губы его нашли шрамик — новую, младенческую кожу, кожу нежнее, глаже, шелковистее. Как он любил этот шрамик! Благодаря ему Грета из призрака превратилась в реальную женщину. А что она говорит, что думает — не имеет никакого значения. Значима лишь тяжесть тела на его руках — тела, которое после смерти Хильды стало таким реальным и осязаемым, что делалось страшно. Только оно одно и существует в целом свете — его пытка, его казнь и освобождение. Грета хотела было заговорить, но Дутр закрыл ей рот ладонью. Ему нужна живая бездумная статуя, послушная всем его капризам. Но она сопротивляется, все-таки сопротивляется. В ее голубых глазах, которые он видит близко-близко, — протест, желание отпрянуть. Грету нужно завоевывать? Что ж, тем лучше. Он искал ее губы — они сперва убегали от него, потом покорились, но так и не приоткрылись, и он понял, что нежеланен.

— Грета, девочка моя…

— Ich habe Angst…[20]

— Нелепость какая! Чего ты боишься?

Она оглянулась вокруг: на сцене — пусто, волнами ниспадает занавес, в кулисах свисают провода, тросы, оттяжки, а на столике — индийская веревка, которая умертвила Хильду.