Осборн и в школе читал о средневековом карнавале и долго не мог забыть восторга от описаний уродцев, ползавших по улочкам под веселую музыку менестрелей, от рассказов о театральной процессии, шествовавшей по улочке под хохот толпы, от изображений детей, напивающихся наравне с взрослыми, от рисунков торговцев и шарлатанов, от фокусников и бродяг. Весь карнавал, от гротескного безумства, бродившем на грани ножа веселья, до грязного отвращения казался тогда восхитительным зрелищем. Но Осборну карнавал в Ластвилле не нравился.

— А где вишенка с торта? — спросил Осборн, когда осмотрелся.

— Что? — Обернулась и улыбнулась Грейс.

Осборн тоже старался улыбаться, но у него вдруг заболели зубы и улыбаться не получалось.

— Ну, главная достопримечательность.

— А, место казни? Вон там, — громко сказала Грейс и указала на сцену, возведенную перед музеем.

Гильотина стояла на возвышении. Старая, потертая, покрашенная кое-где красной краской. На фоне серого неба и туч она казалась внушительной и даже пугающей. Место для повешения рядом, но гильотина пользовалась большей популярностью, потому что на нее не нужно карабкаться. Рядом пеньком для казни стоял огромный мужчина в костюме палача и водил пальцем по древку топора. Его широкие и распухшие от силы руки, кажется, готовы лопнуть в любой момент. На голове у него маска, и только глаза, большие и темные, заметны. Другой палач, щуплый, но высокий, уже помогал взобраться по ступенькам старушке-туристке, чтобы та могла сделать фотографию приговоренной к обезглавливанию.

Осборн с немым восхищением смотрел, как седая женщина поправила желтую курточку, сняла очки и отдала их щуплому палачу, а тот принял их с почтительным кивком. Старушка неловко присела, уперлась коленками в мягкую пыльную подушку и положила голову в прорезь для головы, под которой стояла корзинка с искусственными черепами. Руки старушки зафиксировали, палач встал позади нее и громко спросил человеческим голосом: «Вы готовы?» Женщина помладше, стоявшая снизу, кивнула, подняла телефон и включила камеру. Ребенок вился угрем у ее ног. Мальчик кричал, что хотел также, мама щелкала старушку в гильотине, надутый палач позабыл о лезвии гильотины, поднимал топор и заносил его над шеей улыбавшейся старушки, а небо над Ластвиллем становилось черней.

Осборн отвернулся и потер лицо руками.

— Ну как? — спросила повеселевшая Грейс.

— Да как-то никак, — сказал Осборн, взял Грейс за руку и, оборачиваясь, увел прочь.

Старушка позади же уже встала и помогала забраться на аттракцион дочери.

— Странное развлечение, не думаешь? — прошептал Осборн, когда они отошли к накрытой потертой яркой тканью палатке с напитками, от которой тошнотворно пахло лимоном и жженым сахаром.