Кэрол встревоженно села рядом. Глаза её сверкали:

— Ты чего?

— Бывает. Скоро пройдёт.

— Ты весь в поту. У тебя сердце нормальное?

— Да не в сердце дело. В мозгах.

Она взяла моё запястье и сосредоточенно посчитала удары. Потом коснулась губами лба, нахмурилась.

— Сядь ровнее, — приказала она.

Я сел. Она упёрлась ладонями мне в лоб, и скоро я ощутил расходящееся от них влажное тепло, счищающее с меня боль, словно кожуру. Я даже не заметил, как она опрокинула меня на спину. Я уже был в забытьи. Нога по-прежнему стреляла, но я размяк так сильно, что не было сил зафиксироваться на этой боли. Я лишь успел произнести:

— Как тебе это удаётся…

Я проснулся от лёгкого утреннего дождя, который шлёпал по сухой коже, не оставляя следов. Я попытался хоть немного напиться им, но капли не приносили облегчения, растворяясь на языке, как сахарная пудра.

Кэрол уже проснулась, и я незаметно наблюдал, как она, отогнув рукав, расправляет браслет из мелких фенек на запястье, девчачий, цветной, пушистый. Она проверяла маленькие серёжки в ушах и думала о чём-то своём. А я думал, что она совсем ещё девчонка, которой нужно доиграть, нужно прожить молодость как следует, нужно испытать удовольствие от красивой одежды, от побрякушек, от смешных рисунков на лице. Ей нужно встречаться с парнями, привыкать к мыслям о семейной жизни. А она лазит непонятно где и, может быть, лишает себя молодости. Мне стало не по себе, что я причастен к этому, хотя, видит бог, я её не тащил.

— Эй, — тихо позвал я, и она вздрогнула. — Ты напрасно переживаешь из-за отца. Ты для него всего самое главное в жизни, просто он расстроен, что вы разошлись во мнениях. Это бывает.

— Наверное, — пожала она плечами. — Я просто не ожидала. Мне нужна была его поддержка.

— А ему нужна была твоя, — сказал я.

Кэрол не ответила.

Скоро дождь прекратился. Тишину подчёркивал скрип деревьев и робкие выкрики птиц. Было часов шесть утра. Я поднялся, сел и попробовал подвигать ногами. Правая лодыжка распухла и почти не гнулась, но не чувствовалось и боли. Она казалась просто онемевшей. Повязка, которой Кэрол перевязывала мою голову, за ночь слетела, и запёкшая кровь в волосах на ощупь была похожа на гигантского паука.

Кэрол попробовала пить с влажных листьев, но только раздразнила свою жажду. Отплёвываясь, она сказала:

— Я бы сейчас предпочла мировой потоп.

Есть мы не стали: слишком хотелось пить. Мы сделали по глотку, и мучительное чувство вспыхнуло с новой силой, словно в горящем доме открыли форточку.

Я потребовал надеть маски, и мы пошли на юг, двигаясь без спешки, тщательно избегая открытых мест. Поначалу казалось, что боль в ноге действительно прошла, но скоро она вернулась: в сустав словно насыпали битого стекла. Я сделал костыль из раздвоенной сосновой ветки, что отчасти помогло, но ещё сильнее снизило скорость. Ритм задавала Кэрол: она уходила вперёд, возвращалась, требовала отдать ей рюкзак.