— Лес берёт своё, — проговорил Ронис. — Удивительно, как быстро дичают места без человека. Но ещё удивительней, как быстро природа справляется с последствиями наших ошибок. Изотопы мигрируют в глубину почвы, а растения, предоставленные сами себе, прекрасно растут даже на загрязнённых местах. И посмотри: разве ты видишь мутантов? Этот лес выглядит почти первозданным. Природа — вот лучший ликвидатор последствий. Просто ей нужно время. Нам всем нужно время.

По убаюкивающее ворчание Рониса мы обогнули квартал высотных домов. Пожелтевшая от времени «Волга» вросла в рогатину кривого дерева вроде карагача: он поднял её над землёй метра на полтора и, казалось, перекусит пополам своей клешнёй. За кустами виднелся детский сад, окна которого были обрушены снизу. Их края напоминали безвольные старческие губы.

— А хороший райончик был, — бормотал Ронис, прокладывая путь зигзагом через высокую траву. — Самый новый в Озёрске: построили прямо перед катастрофой специально для работников АЭС. У них даже отдельный КПП был со стороны Кызылташа.

Ронис вёл нас к высокому монолитному дому с башенкой на верху. Его так и не успели заселить, и серый бетон вздымался над лесом, напоминая военное сооружение — безликое, массивное, функциональное. Вблизи этот бетонный колосс подавлял своей мощью, нависал над нами, усиливая чувство тяготения, и я даже испытал облегчение, когда через просевшее крыльцо мы зашли в пахнущий влагой подъезд: здесь подвывал ветер, но уже не чувствовался масштаб. Мы начали подъём по гулким лестничным пролётам. Через стыки на нас смотрела бесконечная чёрная высота.

— Лифт не работает, извини, — проговорил Ронис с усмешкой.

— А сколько этажей? — остановился я, переводя дух.

— Двадцать два. Ты на руках обещал вползти.

— Я вползу.

После десятого этажа я сбился со счёта и старался думать о каждой ступени в отдельности. Бетон побелел и покрылся узорами, похожими на годовые кольца дерева. Кое-где стены были изрисованы примитивными граффити, нередко с указанием даты: 2006, 2012, 2019… Кэрол периодически заглядывала в пустую шахту лифта или сталкивала туда камешек, считая секунды полёта: в какой-то моменты мы перестали слышать звук падения.

Наверху ощущались сквозняки. Здание словно истончалось. Одолевая три последних этажа, я говорил себе, что моя усталость естественна: если всё происходящее — это испытание воли, то сейчас я проживаю апофеоз. Меня больше волновали не стёртые костылями предплечья, а вопрос, ответит ли мне Рыкованов, не уехал ли он в какой-нибудь Харп, не сидит ли на затяжном совещании.