Насрулаев отрицательно покачал головой.

– Здесь написано, что ты девку русскую изнасиловал. Ты к ней на дискотеке прицепиться хотел, но она тебя там отшила. Тогда ты дождался, пока она уйдет. И затащил к себе в машину… У ментов с экспертизами что-то не получилось, поэтому вместо «сто семнадцатой»[11] тебе «двести шестую» пока предъявили. Так было?

– Да вы чего, мужики?!

– Закрой хавальник, падла! – гаркнул Степан, сжимая кулаки и приподнимаясь со своего места.

– Не горячись, – остановил его Стержень и повернулся к Расиму: – Так мы тебя слушаем. Есть, что ответить по делу?

Насрулаев молчал очень долго. Морщил лоб, зыркал глазами, переминался с ноги на ногу и чесал мускулистый живот. Наконец заговорил, презрительно кривя тонкие губы:

– Она сама согласилась. Я денег ей мало дал, вот она и накатала заяву. Сука! С ней уже, наверное, поговорили, чтобы она ее забрала.

– Сколько же ты ей заплатил?

– Что сколько? А-а-а! Сто рублей дал.

– Действительно, мало. Только ведь не было никаких денег!

– Как не было, когда были?!

– Она ж еще девчонкой была. На хрен ты ей приперся со своей грязной тачкой и ста рублями?

Насрулаев растерянно заморгал.

– Ну и что с тобой делать? – Стержень аккуратно сложил «маляву». – Молчишь? Народ, как с ним поступим?

– Петушить! – первым высказался культурист, арестованный за вымогательство.

– Опускать, – поддержал его мастер спорта по боксу, неудачно ввязавшийся в ресторане в пьяную драку.

Остальные молчаливо поддержали. Расим вытаращил глаза и шагнул назад:

– Да вы чего, мужики? Она ж телка, она ж для того и предназначена… Вы чего?! За нее?!

– Ты в своем кишлаке себя так же ведешь? – не повышая голоса, уточнил Стержень. – Или там страшно? Там старейшины, мулла, шариат… А у нас, значит, можно?

– Так если она сама нарывается! Наши женщины так не ходят. А у нее юбка – во, и здесь все просвечивает!