– Гей, славяне, – раздался из публики удивленный возглас, – а что это в нашей славной колыбели панславизма потерял знатный злостный англосакс?

Мистер Эббот напрягся и изготовился к худшему, затянув в душе соответствующий моменту псалом[70].

– Что, что, – подал с места реплику безнадежный субъект, – да может, он к нам посланцем от Джона Берча для обмена опытом прибыл?

– Во, еще одна морда нерусская выявилась, – обратил кто-то свое внимание на темные волосы и смуглую кожу безнадежного субъекта.

– Не суди по морде, суди по душе, – живо отреагировал последний. – Что толку, что сопатка у тебя посконная, когда в душе ты как есть татарин…

– Кто татарин?! – вскочил с седалища своего обладатель безукоризненных славянских статей. – Я татарин? Я не татарин, я – Татаринов. Фамилия такая. Сколько раз повторять!..

– Знаем, знаем, – не унимался субъект, насмешливо поблескивая линзами очков, – Вячеслав Каверин. Два капитана. Всемирная история. Банк «Империал»…

– Хорош лаяться, – пресек разногласия в зародыше буфетчик, судя по всему, пользовавшийся среди местного общества, если не почетом, то уж, по крайней мере, уважением: за внушительные габариты, за разлив в кредит горячительных напитков в разумных пределах месячной зарплаты. После чего поделился с общественностью своей версией появления чистопородного англосакса в славянском заповеднике:

– По моему, наш американский гость желает угостить вас, но опасается запрета на холяву, ибо как все американцы болезненно законопослушен…

Народные массы зашевелились сразу всеми своими членами. Взоры многоочитой тоски оживились мыслью. Послышался очистительный кашель вперемешку с шепотливым безадресным матом.

– А по-русски этот гость сечет?

– Сечет-то сечет, да только по-книжному, – предупредил безнадежный субъект.

– Могем и по-книжному, – заверили массы. И изъяснились:

– Это там у вас, на меркантильном Западе, люди особенно ценят лишь то, за что хорошо заплачено. А у нас, на Святой Руси, в почете только доставшееся даром. Купить любой дурак может. А вот прихолявиться – не каждому дано. Ибо холява есть знамение свыше, чистой воды теофания, не нарушающая законов природы, но дающая понять понимающим, что и они не забыты, и на них благоволение Господне. Итак, мил-друг чужеземец, благословенна рука нескудеющая, ибо Провидение Божие почиет на ней. Андерстэнд?

– Аминь, – набожно вздохнула публика и выжидающе примолкла.

Потрясенный плейбой, с мистическим трепетом взглянув на свою правую – подающую – руку, отправил было ее в задний карман брюк за бумажником, но вдруг остановился в нерешительности, надоумленный некстати вкравшимся соображением такого примерно содержания: угостить русского человека всего-навсего рюмочкой дринка, – значит унизить его национальное достоинство, умалить благородную тоску, которой он исторически страдает… И сколько бы ни рискнул предложить – рюмку, бутылку, бочонок, цистерну – все будет мало, скудно, унизительно… И мистер Эббот, виновато улыбнувшись, обратился к буфетчику с вопросом о стоимости всего заведения вместе с его винными погребами и съестными припасами. Буфетчик хмыкнул, подозвал половых и велел подать на каждый столик выпивки с закуской, исходя из расчета по пятьдесят долларов на брата, после чего поинтересовался у американского гостя: правильно ли он его понял.