– Заткнись, – убийственным тоном оборвал он.

– Какое это… «заткнись»… по счету?

Доу поднял к ней голову. Джемма знала, что у него карие глаза – тот оттенок карего, который может казаться и темным, и каре-зеленым, – но сейчас они были совсем черными.

– Ты спросила, что бы я сделал, если бы потерял контроль.

Джемма кивнула.

Доу несколько длинных мгновений словно катал слова во рту, порываясь яростно выплюнуть, но потом с силой их сглотнул. И коротко, металлическим голосом отчеканил:

– Пустил бы себе пулю в голову.

Он снова вернулся к ее животу:

– И никогда больше не заговаривай об этом.

Джемма внутренне согласилась с ним на все сто. Лезть в душу Сайласу Доу оказалось пренеприятнейшим занятием. Пассаж про пулю паршивым чувством осел внутри, и она не была уверена, что хотела туда вторгаться. Вон, влезла уже к одному – и что из этого вышло?

Но терпеть боль молча получалось с трудом. В молчании Джемме начало казаться, что эта пытка никогда не закончится, и через некоторое время она не выдержала:

– Что… значит… вязь из… закорючек? На запястье.

– «Говяжий консерв», – не отвлекаясь, пробормотал Доу. – В гугл-переводе с древнеарамейского.

Джемма сдавленно засмеялась через резь в мышцах. Смешно. Правда, смешно.

Видимо, дрожь от смеха, прошедшая по животу вместе с обжигающей волной боли, помешала Доу. Он остановился, взглянул на нее.

– Раз ты… можешь шутить, – констатировала Джемма, успокаивая дыхание. – Значит… все не так уж и плохо.

Под конец у Джеммы начала кружиться голова. Это было плохо – весьма некстати, – но в целом, оценивая свои силы, она бы остановилась на неуверенных четырех баллах.

– След будет действовать, пока не заживут даже самые последние царапины, – сказал Доу, смывая кровь. Ледяная вода приносила облегчение горящей коже, но заставляла ее вздрагивать от холода. Из окна дуло так, будто оно открыто нараспашку.